Андрей Дмитриев - Крестьянин и тинейджер (сборник)

— Я Байрам, — сказал мужчина, протягивая Стремухину обе руки через стол. — Но, если хочешь, можешь звать меня Борисом.

Стремухин представился, ответив на оба его сильные и влажные рукопожатия.

— Не знаешь, свет — когда дадут? — спросил Байрам у Гамлета.

— Не знаю я, когда дадут, — ответил Гамлет. — Ты же их знаешь, может, и вовсе не дадут…

— Твоя динама много кушает горючего?

— Ох, много, много. Много больше, чем жигуль… А что поделаешь! Ведь холодильник нужен?

— Нужен.

— Лампочки вечером нужны?

— Нужны. Моя динама тоже жрет…

— Послушай-ка, Байрам, ты вечером свободен? Когда ты, я хочу спросить, здесь закрываешь?

Снаружи гавкнул пес. Байрам прикрикнул на него, невидимого, но тот не унялся — в ответ зашелся истошным лаем.

— Это шакал, а не собака, — вздохнул Байрам в сердцах. — Вы извините.

Встал, повернулся к стойке и тронул тумблер громкости музыкального ящика, из-за чего мужская жалоба на незнакомом языке усилилась, — и вышел на крыльцо. Вскоре пес смолк. Байрам вернулся в павильон не сразу. Вернувшись, сел за столик и, оглядев столы, сказал:

— Я, Гамлет, закрываюсь прямо сейчас. Этот шакал, мой пес, он — вещая собака. Он мне нагавкал: едут неприятности. Зачем нам неприятности, скажи?

— Нас это не касается, — ответил Гамлет. — Ты знаешь, Карп с неприятностями заодно.

— Как хочешь, уважаемый; мое дело — предупредить.

— Спасибо… Я что хотел тебе сказать, да все никак не получается. Если ты вечером свободен, то сделай одолжение, приди к столу, я думаю, что к десяти. У моего отца сегодня юбилей.

— Сколько Ишхану?

— Шестьдесят.

— Спасибо, я приду.

Стремухин понял смысл лишь четырех последних реплик разговора и, чтобы нить его уже не упускать, решился потянуть ее к себе. Спросил, кивнув на музыкальный ящик:

— О чем же эта песня?

— О любви, — ответил ему Байрам, подумал и, прищурившись, добавил: — Если прислушаться, конечно… Она узбекская, мне кто-то говорил; я слов не понимаю. — Он встал из-за стола; пообещал, прощаясь: — Я в десять буду обязательно.

Стремухин вслед за Гамлетом вышел из павильона. Был светлый вечер. На пляже посвежело и поубавилось народу; забытый всеми волейбольный мяч болтался на волне у берега. Огибая ивы, Стремухин спросил:

— О чем он говорил? Какие неприятности?

— Он говорит, их пес ему нагавкал… — насмешливо ответил Гамлет. — Конечно, чушь, а может, шутит. Не этот пес ему нагавкал, который там, на пляже, гавкает, — тот пес ему нагавкал, что по мобиле вовремя звонит.

Стремухин сделал вид, что понял, и умолк надолго. Умолк и Гамлет.

При его приближении дремавший, словно бы приросший к своему пластмассовому стулу Карп открыл один глаз, приподнял бровь, сказал:

— Просили два свиных и два люля; одна картошка, два салата, но без лука. Вон те, — Карп безбровой бровью указал на столик с краю, за которым обосновалось покуда не раздетое семейство: жена и муж, оба в зеленых одинаковых рубашках и в белых одинаковых бейсболках, их пятилетний сын, задрав трусы, с истошным визгом бегал по воде вдоль кромки берега, не слыша криков матери: «Петюня, успокойся! Не замочи рубашечку!».

— Картошка, два салата, но без лука, — запоминая, повторил за Карпом Гамлет и, уходя на кухню, сообщил: — Борису позвонили; он говорит: к нам едут. Суббота, странно как-то…

— Нас это не касается, — ответил Карп. — Но это странно, тут ты прав.

Карп подобрал со столика мобильный телефон. Стремухин, вспомнив, что еще ни разу не купался, стал сбрасывать с себя одежду, пропахшую шашлычным дымом, на песок. Карп ворковал, прижав мобильник к уху:

— …Я это, я; уже не узнаешь? Ты где пропал? Забыл нас, пашешь все и пашешь, и о своем здоровье не заботишься, а то, смотри, ты только мне скажи заранее, дня за два, за три, — все будет, как всегда и в лучшем виде, и даже лучше, на сколько хочешь, пожелаешь человек… И слушай, тут одна азербайджанская сорока натрещала, что ты сюда послал кое-кого. Тебе виднее, но мне странно: суббота, выходной, погода, дети: тут пол-Москвы с Мытищами культурно отдыхают — а этак можно распугать всех навсегда и оскандалиться зачем-то… Что ты сказал?.. Ну, извини. Прости, я говорю…

Брезгливо, будто грязную салфетку, Карп бросил телефон на столик.

Входя в темнеющую воду, Стремухин помахал рукой пилоту. Тот, сидя без забот на крыле своего самолета и накренив его собой, болтал ногами над водой. Карп за спиной Стремухина кричал:

— Борис напутал или врет! Наш друг к нам никого не посылал, он вообще не на работе, он у себя на даче отдыхает! И нечего — ты слышишь? — гнать волну!