Андрей Дмитриев - Крестьянин и тинейджер (сборник)

Потом все утихло, как показалось Гере, навсегда. Женщины о чем-то неслышно переговаривались вокруг крыльца; Лика молчала. Голуби вернулись к ногам Геры, понемногу столпились у его ног и затеяли ленивую драку в пыли за оброненный им хлеб. Жарко было. Гера протянул Лике остатки «Колокольчика», но Лика пить отказалась. И Гера сам допил сладкую, нагретую газировку…

Одна из женщин отошла от крыльца на середину улицы, принялась медленно раскачиваться.

— Семенова, — торопливо пояснила Лика, — Ленка Семенова. Она у покойницы в главных подругах ходила. Других-то подруг у нее, считай, и не было, а ведь она добрая была…

— …На кого ты меня покинула, горькую, несчастную? С кем ты эту думушку думала? На кого ты меня, горькую, покинула? — затянула Семенова высоким и ровным рыдающим голосом. — Встань, проснись, открой очи ясные, расхлестни руки белые и возьми меня, горькую, несчастную, с собой под правое крылышко… Не давай мне горя мыкать. Много я без тебя горя увижу. Кто звал тебя, кто подговаривал? Кормилец ли звал батюшка? Али вкупе все сродцы и сроднички? — Рыдающий голос Семеновой на пение не походил и звучал, как полевой воздух в жару, на одной ровной и высокой, беспрерывной ноте. — Так спрошу я тебя, подруженька, как подкралась к тебе смерть прекрасная? Не побоялась ни погод, ни вьюг, ни снегов белых? Как подошла да как подкралася она? Тяжело тебе было с домом благодатным расставаться, еще тяжелее — со своей подружкой Леночкой, да еще-то тяжелее расставаться со белым светом со прекрасным, с житьем-бытьем хорошим… На твои глядя скорби-болести, посмотрела, видно, смерть прекрасная, пожалела, что у тебя несносные скорби-болести.

Эта «смерть прекрасная» была так прекрасна, словно и не поселилась всего в нескольких шагах, да и нигде ее, казалось, вовсе не было.

— …Пойду я, горюща-то горькая: уж и где моя подруженька Сашенька? И стану я будить тебя тихохонько, разговаривать с тобою легохонько. Не поймешь ли ты мои речи горькие? Да не проснешься ли, не пробудишься? И не поговоришь ли со мной, не поболтаешь ли? Как ты расставалась с белым светом и со своим-то домом благодатным? И со своим житьем-бытьем хорошим?..

— У тебя помирал кто-нибудь? — спросила вдруг Лика у Геры.

— Нет, — быстро ответил Гера. Но вспомнил о Максиме и честно поправил себя: — Не знаю.

— Как это не знаешь? — удивилась Лика и, секунду помолчав, сказала: — Совсем вы там забегались в своей Москве.

А голос Семеновой все звенел на одной электрической пчелиной ноте:

— …Одарила бы я смерть прекрасную золотою казной несчитанною. Оставила б она на сколь поры, на времечко, пожить бы тебе да поволевать, на сем на свету на вольном, во житье бы твое прекрасное…

«Прекрасная смерть» была ненастоящей, как ненастоящим казалось в эти минуты и все это житье-бытье вокруг водонапорной башни.

Напоминание о Максиме Геру встревожило. Он стал не вслух придерживать Семенову: «Ты настоящую-то — не приманивай, не приманивай…» — и, словно пожалев его, Семенова умолкла. Подбежала к дому и села, как упала, на крыльцо.

Из дома выглянула счастливая старушка, поискала глазами, нашла Лику и, улыбаясь, поманила ее к себе.

Лика встала и торопливо подошла к крыльцу. Старушка что-то сунула ей в руку, радостно кивнула ей и вновь скрылась в доме.

Лика вернулась к Гере и протянула ему увязанный узлом целлофановый пакет, в котором было виден маленький сверток из пестрой газеты. Гера, не спрашивая ни о чем, принял пакет.

— Все, иди, — сказала Лика. — Отдай это своему Панюкову. Это его вылечит.

— Что тут? — все же спросил Гера, поднимаясь на ноги.

— Ты что, совсем уж ничего не помнишь?.. — сердито попеняла Лика и ответила: — Мыло после покойника, то есть покойницы, вот что.

Гера тупо поглядел на пакет и, чтобы больше не видеть его, сунул его в карман брюк.

— Пока-пока-пока, — нетерпеливо попрощалась Лика, — а то тут моя очередь… Я так не умею, как Семенова, но как-то и умею; надо…

Гера пошел прочь по улице, не понимая, куда идет. Услышал за спиной грудной, распевный, не плачущий, но строгий голос Лики:

— Еще свет моя кумушка, еще свет моя подруженька, ты куда это снарядилася? Ты куда это сподобилася? В путь-дороженьку безмерную, на житье-бытье вековешное? Что во матушку да во сыру землю ты отрастила златы крылышки, ты отрастила сизы перышки…

Навстречу Гере шел Игонин. Остановился, кивнул Гере за спину, сказал:

— Умеют, — потом хмуро вздохнул: — только это и умеют. — И сообщил: — Стешкин звонил; он будет точно в три. Так что до трех тебе придется подождать…