Андрей Дмитриев - Крестьянин и тинейджер (сборник)

— Да отчего ж? Должны же быть такие люди, — смутился Шабашов. — Мне кажется сейчас, что я таких людей встречал.

— Вот как? — сказал Мовчун и поднялся из кресла. — Идемте репетировать. Другого нам не остается — уж сколько нас в нас ни осталось.

— И все-таки, Егор, вы верьте, не сдавайтесь, — сказал ему вдогонку Шабашов. — Всегда есть третий вариант.

— Какой же? — обернулся на ходу Мовчун.

— Не знаю, и никто не может знать, — уверенно ответил Шабашов. — На то, Егор, и третий вариант, что предсказать его нельзя.

В чужом пальто поверх пижамы сидел в седьмом ряду, посередине, Черепахин, дрожал, не в силах отогреться, и тщетно ждал, когда уймется препирательство и наконец начнется творчество. А препираться стали сразу, как только, разбудив его своим унылым и, будто филин, ухающим голосом, пришел Мовчун и предложил продолжить репетицию. Актриса, что учила роль Невесты, едва лишь была вызвана на сцену, сразу принялась кричать, что текст — поганый и что ей стыдно вслух произносить такой поганый текст.

— Где, покажите, где — поганый? — взвился, взлетев на сцену, драматург и выхватил из рук актрисы экземпляр.

— Где, точно не скажу, но помню, что поганый.

— Да просто вы не выучили текст, — пролепетал, страдая, драматург и обратился с авансцены к Мовчуну: — Егор, она не выучила текст!

Мовчун молчал, и это, чувствовал продрогший Черепахин, всех их подстегивает, и всех несет вразнос. Укутавшись поглуше в полупальто из стертой каракульчи, которое дала ему артистка Брумберг (ему неловко сразу стало, что он такой артистки и не помнит), он ждал: Мовчун позволит всем им наораться и, только выдохнутся, сразу всех построит, и каждый вспомнит о работе, но Мовчун молчал, и вот уж Селезнюк (его-то Черепахин помнил — по фильму «Ты отвянь, браток…») вдруг возопил — не басом, как это с ним бывало на экране, но тонким, жестким стеклорезом-голоском:

— Вы, Тиша, лучше к нам не лезьте, кто тут что выучил, а кто чего не выучил! Я бы вообще на вашем месте Невесту сделал сиротой, зато оставил бы в живых! Тогда б Невеста получилась бы не сука, как у вас, а всех бы, кто пришел на свадьбу, полюбила как свою новую семью и будущих друзей! Все б утонули, а она бы всех могла оплакать на волнах!

— И это говорит Боб Селезнюк, кому доверено исполнить роль отца Невесты? — расхохотался Серебрянский, своей косичкой и лицом знакомый Черепахину по телешоу «На просвет». — Ты хоть одной извилиной подумай: если Невеста — сирота, то ты у нас — без роли.

— Я-то подумал; я, в отличие от тех, которым уж давно по барабану, какую роль играть: вы только им подайте роль, любую роль, — внимательно читаю роли. И лучше б мне остаться здесь без роли, чем этой, я скажу, ненужной ролью испортить, — тут я с Леночкой Охрипьевой не соглашусь, талантливую пьесу… Егор, вы слышите, я в принципе готов и вовсе не играть, но пьесу нужно переделать. Невесту нужно срочно сделать сиротой.

— Боб, помолчите! — сорвалась обычно тихая заведующая литературной частью Маша. — Иначе я вас, может быть, вдруг стукну, и сиротами станут ваши дети.

— Я понимаю ваши отношения, но мы здесь не о личном говорим, — презрительно произнесла Охрипьева со сцены, — и никого не задеваем; мы решаем здесь рабочие вопросы, и вам неплохо б вспомнить о работе.

— Какие отношения? — перепугалась Маша.

— Должно быть, ваши, — подсказал ей Селезнюк, — с нашим уважаемым автором, и мои дети, извините, Маша, совершенно ни при чем.

— Егор! — воззвал со сцены Тиша Балтин. — Ты хочешь, чтоб я здесь умом попятился?

— Была б здесь Серафима, она бы сразу пресекла это бардак, — негромко, но и так, чтоб все услышали, сказал вдруг Черепахину Шамаев.

— В том-то и дело, — поддержал его Линяев.

Мовчун молчал. Сидел, ссутулившись, пожевывая нижнюю губу, и все теперь молчали. Только Обрадова и Некипелова, сидевшие бок о бок в заднем ряду с краю, без остановки что-то быстро бормотали, прикрыв глаза и чуть раскачиваясь в такт бормотанию.

Черепахин встал с кресла и сказал:

— Все слушайте меня. Во-первых, здесь совсем не топят, и это просто невозможно. А во-вторых, уже четыре часа утра… Идемте все ко мне. Точнее, так: я женщин погружу в машину, все прочие — пешком; недалеко. Не знаю, что на это скажет режиссер, но я скажу: коль дело нервное, то лучше нервничать в тепле. У вас, я погляжу, здесь даже нету телевизора!

Мовчун поднялся, вытер рукавом губу, проговорил:

— Пошли.

Когда все подались на выход, немой охранник проводил их сонным, равнодушным взглядом. Умолкнув, перед ними расступились пятеро парней в таком же, как и у немого, камуфляже. Затем продолжили свой тихий разговор, вновь сбившись кучкой на крыльце.