Андрей Дмитриев - Крестьянин и тинейджер (сборник)

Не то чтобы Татьяна безусловно верила, что сковородки и кастрюли исцеляют от гастрита, гречиха отшелушивает старость, а вибрации и зуд шаманского варгана очищают воздух от печали — ей, по ее признанию, всего сильнее нравилось убеждать покупателей в целебной силе кастрюльной стали, гречихи и варганов — с такой страстью убеждать, чтоб и самой хотя б на миг поверить в кастрюли, гречиху и варган; она была готова целыми неделями ходить и колесить кругами по городу ради нечастых, но оттого и дорогих мгновений, когда, наслушавшись ее нахваливаний, хотя б один из всех этих разных людей, схожих лишь в скупости и недоверчивости, вдруг забывал о самомнении, глядел вдруг на нее и на ее товар глазами удивленного, восторженного ребенка.

«Это не значит, что они, когда вот так, по-детски на меня глядят, то сразу покупают мои штучки и вещицы, но все же иногда и покупают», — сказала она как-то Гере на Лесной, где он ее встретил около полуночи — измотанную, с полным рюкзаком нераспроданных турецких амулетов против сглаза. И Гера, издерганный неведением и ожиданием, стал уговаривать Татьяну как-нибудь взять его с собой; он обещал таскать за ней повсюду ее рюкзак…

«Ну нет; рюкзак — это мое, — жестко сказала, как отрезала, Татьяна. И пояснила, помягчев: — У каждого из нас должно быть что-то свое, лишь для себя, не друг для друга, хотя б затем, чтобы друг другу не надоесть. Вот у тебя — университет, Суворов и родители, а у меня — этот рюкзак, и я люблю одна таскать этот рюкзак, чем бы он ни был у меня набит: бижутерией, амулетами там, благовониями или цветными книжками попов, мулл, прорицателей или каких-нибудь сектантов-шарлатанов».

Уже был май, и Татьяна оказалась неправа: истязая себя мыслями о ней, Гера успел почти забросить и Суворова, и университет, с родителями почти не разговаривал, и даже воздух Ипра весь вышел из него, так и не став статьей.

«Возьми меня с собой хотя бы раз, — продолжал он упрямиться. — Ведь ты имеешь дело с разными людьми, берешь у них товар, другим его пытаешься продать и разговариваешь с ними, а я из них ни одного даже не видел никогда. Пойми, мне просто интересно».

«Вот только ревности нам не хватало», — отвечала Татьяна слишком уж легко и слишком весело. Гере не стало легче. Очень скоро, не вытерпев и дня разлуки, он явился на Лесную за полночь, не предупредив о том Татьяну, сам не зная, с кем, как и в каком виде он рассчитывал или, верней сказать, страшился ее застать — и никакую не застал: ее не оказалось дома.

Прождав ее, туда-сюда шатаясь по Лесной, до десяти утра, Гера отправился в университет, где глухо спал на лекции, потом на семинаре, за что был с семинара удален. Были еще и день и ночь шатаний по Лесной впустую, а на другой день Татьяна объявилась, и оказалось, что все это время она провела в Боткинской больнице, где ей вырезали воспалившийся аппендикс. Татьяна показала Гере свежий шрам. Гера поцеловал шрам и как мог мягко попенял Татьяне за то, что слишком долго оставался в страхе и неведении.

Татьяна объяснилась мягко, как могла: «Мне сначала было больно, так больно, что — не до звонков кому-нибудь, пусть даже и тебе, и хорошо еще, что я сама сумела вызвать „скорую“; потом — палата, операция… Ну даже если б я тебя побеспокоила звонком оттуда — что бы тебе это дало?».

Гера ответил гордо и обиженно: «Мне — ничего бы не дало, кроме возможности думать о тебе, переживать и волноваться, ведь мы с тобой не чужие, и, может быть, чтобы я мог цветочки тебе в палату принести!».

Татьяне тогда быстро надоел весь этот разговор: «Но ты же у меня отлично знаешь, — сказала она, еле сдерживаясь, — я не люблю все эти срезанные флоксы и тюльпаны, я эти мертвые букеты не терплю».

«А я бы, — все не унимался Гера, — я б выкопал тебе огромный куст живой сирени, да и вкопал бы его прямо под окнами твоей палаты».

«Никогда больше мне не говори, будто мог бы сделать то, чего бы никогда не сделал, — сухо ответила Татьяна, заканчивая разговор. — Какой-такой куст сирени ты бы выкопал, и где? С чего бы ты и как вкопал его под окнами моей палаты? Слова впустую, ради слов, и ты это отлично знаешь, мне просто нестерпимы…»

Потом все было хорошо, и даже лучше прежнего, но Гера возымел привычку следить за нею и подкарауливать ее по вечерам у выхода из метро «Новослободская».

Однажды она видела его, но не подала виду. Таясь, он шел за нею до Лесной, и лишь когда она вошла в подъезд, позвонил ей с мобильного: «Ты уже дома? Значит, я могу прийти?».