Андрей Дмитриев - Крестьянин и тинейджер (сборник)

Молчание нарушил вислоусый: прокашлялся, присвистнул и попросил своего лысого и круглолицего соседа открыть еще баночку шпрот. Тот открывать шпроты не спешил. Заговорил, обращаясь будто и не к Гере, и ни к кому, — так, к самому себе:

— Ну ты подумай, наш Суворов не трогал даже насекомых. Вшей не давил, с тараканов и червей сдувал пылинки. Не фельдмаршал, а кукла Барби.

Смех начал набухать, уже готов был брызнуть, и Гера поспешил ответить так, чтобы над ним не вздумали смеяться — высокомерно, громко и с нажимом:

— А вот не надо пересмеивать и передергивать не надо. О насекомом — это в переносном смысле, в смысле: слабых и маленьких людей не обижал. Он был фельдмаршал, даже и генералиссимус, но был таким, каким я вам сказал… Идет на штурм, к примеру, Прагу штурмовать, — какой он отдает приказ?..

— Что, мы тогда и чехов били? — встрял вислоусый, и Гера, прежде чем продолжить, недовольно пояснил:

— Не та, не та Прага; я о варшавской Праге говорю; так называется один варшавский пригород… Какой он отдает приказ Азовскому полку, идущему на штурм? — Гера прикрыл глаза и продекламировал по памяти, старательно выделяя каждое слово: — В дома не забегать; неприятеля, просящего пощады, щадить, безоружных не убивать; с бабами не воевать; малолеток не трогать… — Гера отрыл глаза, и тут счел честным уточнить: — Там, правда, по-другому вышло, потом там худо вышло, солдаты озверели, поубивали пленных, их командиры не могли остановить три дня, ужасно вышло, но об этом — после… Да, он всегда, он с самого начала был таким. — Гера повысил голос и говорил уже взахлеб и очень быстро, опасаясь, что его вдруг перебьют. — Он сразу был таким, когда еще полком командовал. Да в той же Польше! Воевал против Пулавского — там был такой Пулавский, очень храбрый, он очень уважал Пулавского и даже табакерку подарил… Загнал он батальон Пулавского в болото. Поляки тонут. Что Суворов?.. Приказал их всех спасать и всех их из болота вытащил.

— А как же: пуля-дура? бей-беги? руби-коли? Разве он так не говорил? — послышалось с одной из табуреток, и Гера, поискав глазами у стены, встретил там пристальный, тяжелый взгляд сгорбленного человека с сивым ежиком волос, с погасшей сигаретой в середине рта.

— Что вы имеете в виду конкретно? — спросил Гера, опасаясь быть язвительным, а все же вышло у него и приторно, и неприятно.

— Что я имею? — с угрозой отозвался ежик; вынул сигарету изо рта, чтоб больше не мешала, и обратился ко всем сразу: — Чего тут непонятного, что я имею?

— Наш Влад Сергеевич хотел тебе сказать, — пояснил Гере вислоусый, — что он, то есть Суворов, не для того шел воевать, чтобы табакерки дарить, а для того…

— Я сам скажу, чего хотел сказать, — перебил его Влад Сергеевич, зажег от спички потухшую сигарету и, выпуская дым, с прищуром глядя сквозь него Гере в глаза, сказал: — Я с тобой в принципе согласен. Я за слезу ребенка удавлю, плеть. Но ты и нас послушай. Высоких слов о долге защищать отечество — сейчас не будем, мы тут не в подходящем месте, хотя и забывать о них не будем; но, на секундочку, не будем забывать, что говорит нам современная наука. Наука говорит, что армия существует для того, чтобы убивать людей и портить их имущество, а совсем не для того, чтобы всяких мудаков за волосы, еще и с лошадьми, из болот вытаскивать.

— Не так, — осторожно перебил вислоусый, и Влад Сергеевич устало удивился:

— Чего еще не так?

— Не так наука говорит. Она говорит: портить имущество и убивать людей. То есть сперва портить имущество, потом убивать. Всегда важна последовательность.

— Какая разница? — вновь удивился Влад Сергеевич.

— По жизни — никакой, — ответил вислоусый, — но наука любит точность. Если в ней так зачем-то сказано, значит, в ней так зачем-то сказано.

На этом разговор расклеился. Гера собрался уходить, но, сжатый с боков, не смог встать из-за стола, а тут ему и водки налили, и неприлично было бы уйти, ее не выпив. Все со значением переглядывались, должно быть, в ожидании тоста, но взять тост на себя не решался никто. Возникла долгая заминка, в продолжение которой Влад Сергеевич зажигал одну сигарету от другой. Его сосед с веснушчатою жирной грудью, удерживая на колене банку с кильками в томате, ловко выуживал ножом из банки кильки и отправлял их в рот с ножа, тихо и кротко матерясь, когда томат капал на штаны. Немолодой лобастый мужичок с квадратной бородой, сидевший возле печки на полу, пьяно раскачивался из стороны в сторону, беззвучно разговаривая сам с собой; сквозь его шлепающие губы то и дело прорывалось: «…а потому что карма, блин» и что-то вовсе уж невнятное, похожее на «элеватор», «элефант», а то и «релевантно» — Гера так и не сумел ни разу разобрать. С кровати за его спиной без перерыва доносился фыркающий шепот и громкое в ответ «да ладно!». Худой стоял, где и стоял, в скорбной гордой позе, опершись задом о подоконник и неподвижно глядя в дверь поверх голов; очки его сияли…