Андрей Дмитриев - Крестьянин и тинейджер (сборник)

— Я и не придаю, — обернулся к нему Гера.

— Да вижу я, как ты не придаешь. Ты — придаешь… А ты — не придавай. Защита кандидатской — это не измена, это защита кандидатской, вот и все… Я сколько раз был на защите, я сам однажды чуть не защитился… Не придавай, я говорю, значения.

— Вы всё прочли? — растерянно спросил Гера.

— Я — нет, не все. Мне эта девка с цветными волосами, игонинская секретарша, она мне все пересказала, и ты меня теперь послушай. Ты не подумай о своей, которая на букву Т., плохого. И не наделай глупостей…

— Никого не касается, — сказал сквозь зубы Гера.

Ветеринар его не слушал.

— Ты лучше напиши ей письмишко, хорошее, какие они любят. Я отвезу, а девка с волосами…

— Лика, — со злобой уточнил Гера.

— …а Лика эта, с волосами, пошлет его по интернету…

— Нет, — неприязненно ответил Гера и, прекращая разговор, плотно завинтил крышечку на бутылке «Чивас Ригал».

— Дурак ты, плеть, вот что я тебе скажу, — сказал ветеринар и тяжело встал из-за стола. Пошатываясь, вышел, а Гера, сгорбившись над сковородой, принялся есть холодную яичницу.

Остаток дня Гера провел бездумно, бестолково: слонялся возле дома, но не гулял, садился за компьютер, но не писал и даже, открывая файлы с играми, быстро терял нить игры; и думал вроде о Татьяне, но не полной мыслью, а как-то походя и словно по привычке. Стало темнеть — обрадовался, выпил еще виски и лег спать без ужина.

Его разбудил голос Панюкова:

— Вставай, сегодня пятница.

Гера открыл глаза и приподнялся на постели. Панюков был почти неразличим в зыбких, густых сумерках. В окне был сплошной туман, плотный как войлок. Гера спросил:

— И что? Причем тут пятница? Сейчас день или вечер?

— Девять утра. Вставай, — ответил Панюков. И разъяснил: — Сутеева в субботу топит баню для себя, а по пятницам — для меня, теперь для нас. Вставай, вставай, в баню идем, в Котицы. Бельишко собери.

Они вышли из дому, когда туман был уже рыхл и колебался на ветру клоками, струями и дымными клубами; в нем плыли, не снимаясь с мест, очертания кустов, заборов и домов. Щеки Геры сразу покрылись колючей и холодной изморосью. Панюков шел далеко впереди с пластмассовой канистрой в заплечном мешке, и молоко в ней глухо булькало, словно вздыхало. Гера нес сумку со сменным бельем. Спросил, догоняя:

— Не потеряемся в тумане?

— Разве нас кто-то ищет? — отозвался Панюков и успокоил: — Солнце всегда должно быть слева.

Гера взглянул налево. Солнце едва белело сквозь туман.

Шли быстро. Выйдя из Сагачей, Панюков остановился и обернулся:

— Сейчас не видно, а красивая была деревня.

— Наверное, — ответил Гера и тоже обернулся. Крыши домов плыли в тумане, тонули в нем и выныривали снова…

— Здесь жили люди, — сказал Панюков.

— Уехали? — спросил Гера вежливо.

Панюков ответил:

— Уехали те, кто еще оставался. А остальные… Ты хоть книжечки священные читаешь?

— Иногда.

— Это хорошо. Помнишь, как написано? Авраам родил Исаака, Исаак родил Иакова, Иаков родил Иуду и братьев его. Иуда родил Фареса и Зару…

— Я помню, но не наизусть.

— Неважно, не перебивай… Если о нас когда-нибудь напишут священное писание, там будет так написано: Иван споил Ерему, Ерема споил Фому, Фома споил Никиту и братьев его. Михаил споил Василия, Василий, тот — Елену, а уж Елена — та споила всех остальных… На этом наше священное писание закончится, потому что писать его будет больше некому и не о ком.

— Почему — некому? — осторожно возразил Гера. — Есть ты; тебя же никто не споил; вот ты и напишешь.

Этих последних его слов Панюков как будто не услышал, но сказал:

— Да, не споили; меня нельзя споить. Я в жизни напивался всего четыре раза. Школу кончил, и мы отметили — это был раз… В армию когда забирали — это был два. В армии пил, конечно, там нельзя не пить, но я не напивался… Из армии вернулся — это было третий раз.

Панюков замолчал.

— Был, ты сказал, четвертый раз, — напомнил Гера.

— Был и четвертый… С этим вот тем — и был; ты сам с ним выпивал вчера, а я тебя предупреждал: не пей с ним никогда… Налить — налей, но пить с ним ни к чему. Да ладно, меня это не касается, да и тебя все это не должно касаться.

Панюков смолк и продолжил путь. Молоко вновь стало мерно булькать в канистре за его спиной. Шел он быстро, спускаясь по дороге вниз, в низину, и скоро скрылся, словно провалившись, впереди в тумане. Гера ускорил шаг и тоже окунулся с головой в туман. Шел вслепую на вздохи молока, все более глухие с каждым шагом, потом и вовсе еле слышные. Крикнул испуганно: