Фрэнсис Спаффорд - Страна Изобилия

У электронов нет своего мнения. Они не имеют точки зрения, не выносят суждений, не совершают ошибок. Там, в их мире с его масштабами, ни точек зрения, ни суждений, ни ошибок нет — одни лишь материя и энергия, существующие в нескольких конфигурациях, из которых складывается, как головоломка, целая роскошная вселенная. Электроны движутся, когда на них — на эти кусочки отрицательного электрического заряда или бесконечно малые булавочные головки массы — действуют какие-нибудь силы. Они не решают, двигаться им или нет; они не обладают каким-либо поведением, разве что в метафорическом смысле. И все же без метафор тут не обойтись.

Взять, например, ситуацию, когда эти электроны кипучей массой толкутся на поверхности своей раскаленной катодной нити, словно на пляже, забитом миллионами загорающих так, что и песка не видно. Обычно электроны в атомной решетке, образующей кусок металла, могут свободно течь по металлу, создавая ток. Они могут прыгать вбок от одного атома к другому. Соскочить с металла совсем они не могут, потому что их удерживает положительный заряд в ядре каждого атома. Однако нить сияет, раскаленная докрасна. В нее закачивается дополнительная энергия в виде теплоты, достаточная для того, чтобы разорвать связь, которая удерживает каждый электрон в металле, приковывает каждого загорающего к пляжу. Теперь они едва держатся на решетке. Они толпятся на ее поверхности, готовые ее покинуть, если какая-то другая сила приведет их в движение.

И вот это происходит. В двух сантиметрах от них включается электрод. Это анод, положительно заряженный, и он притягивает. Электроны рвутся вперед, миллионами покидая нить; это исход, это бегство леммингов с пляжа, это орава идентичных существ, бросающихся в суетливое массовое движение. Чтобы им ничто не мешало, чтобы газообразный суп частиц в воздухе не сбивал электроны с курса, они летят в вакуум. Хлещут волной, вливаются в вакуум, минуя три заряженные управляющие сетки. Сетки выравнивают движение и препятствуют отскакиванию, завихрению, ненужным встречным потокам. Они наводят в ораве дисциплину. Там, где движутся электроны, возникает, по определению, электрический ток. Поэтому тут в течение всего времени, пока включен анод — одна десятитысячная секунды, — к нему через вакуум течет ток, строго в одном направлении. Тут нет никакого нарастания, никакого увеличения мощности по гладкой кривой. Ток либо полностью включен, либо полностью выключен. Процесс массовый, полный статистических помех, в котором беспорядочно кружатся миллионы частиц, превращен в совершенно детерминированный, всего с двумя состояниями. Выключено или включено. Никакого напряжения или высокое напряжение. Ложно или истинно. Нуль или единица.

Поток электронов уже не просто нечто безгласное, физическое. Его поставили на службу осмысленному делу, склонили к тому, чтобы он образовал некую картину по самым простым, какие только можно себе представить, правилам создания картин, когда используется лишь двоичный выбор: изобразить что-то или ничего. И все-таки из этого простейшего выбора между “да” и “нет”, повторяемого снова и снова, могут произрасти сложнейшие структуры информации, ее наиболее тонко заштрихованные картины, совсем как несколько основных конфигураций материи и энергии, расположенные правильным образом, способны породить нейтронные звезды, рожки с мороженым и членов Политбюро. Сейчас выбор сделан: да. Этот ток, длящийся одну десятитысячную секунды, говорит: да. Он говорит: включено. Он говорит: единица.

Мы находимся внутри прибора, который в американском английском называют вакуумной трубкой, а в британском английском — ламповым диодом. Точнее говоря, это пентод, получивший свое название потому, что катодная нить с анодом и тремя управляющими сетками образуют пять питаемых энергией компонент внутри коротенького цилиндра из черного стекла, откуда откачан воздух. Это один из 47 пентодов, вделанных в большую черную печатную плату; она — одна из 39 плат, расположенных в вертикальной стойке; стойка — арифметический процессор БЭСМ-2, быстродействующей электронно-счетной машины; БЭСМ-2 установлена в подвале Института точной механики и вычислительной техники в Москве, где ее создали. Давно миновала полночь. В здании почти никого. Ночь тащится вниз, к этой унылой точке минимума, когда газетные листы, в которые прежде заворачивали рыбу, летают по опустевшим улицам Москвы, а все желания людей кажутся тщетными. Однако БЭСМ-2 работает без устали — как и ее создатель Сергей Александрович Лебедев, который сидит за своим рабочим столом, одну за другой тушит в пепельнице папиросы “Казбек”. К этому времени у ночи остался лишь один вкус — пепла. Но никотин заменяет еду, никотин заменяет сон, а времени на будущее остается так мало — сперва надо покончить со всеми требованиями настоящего. Во время войны, когда у него были только мысли, но еще не было абсолютно ничего, во что их можно было бы облечь, Лебедев сидел ночами, занимаясь двоичными расчетами вручную. Как же ему остановиться теперь, когда электронно- вычислительные машины существуют — он сам создал первую советскую ЭВМ в 1951-м, — и все же постоянно недотягивают до того, что могло бы быть? На то, чтобы довести Д° совершенства каждую ЭВМ, уходит бездна времени. И все же каждая ЭВМ оставляет по себе этот сводящий с ума осадок- новые мысли, не воплощенные в дело. С помощью токсинов с табачных плантаций Узбекистана кровь у него в жилах разгоняется, спешит. Гудит БЭСМ. Тут более четырех тысяч вакуумных трубок, все они светятся, раскаленные докрасна, за дымчатым стеклом. Кто-то где-то, в диспетчерской этого подразделения московской электросети, наблюдает за тем, как БЭСМ в одиночку жадно поглощает киловатты, не хуже средней фабрики, работающей в ночную смену, — однако Лебедеву это гудение представляется заботливой утробой, вынашивающей звук, производимый машиной настоящего, чтобы смогла родиться машина будущего.