Алена Любимова - Женщина – праздник

Сантехник допел, поклонился, выхватил откуда-то из-за угла неимоверных размеров корзину с тюльпана ми и, опустившись на одно колено, протянул ее мне.

— Будьте счастливы, Глафира Филипповна!

— Это что, приз? — слегка отпрянула я.

— Женщина! — возопил молодой человек дурным голосом. — Прекратите издеваться и берите свой заказ! Я, между прочим, при исполнении и тороплюсь. У меня еще пять штук таких.

— Так вы не сантехник? — до меня только сейчас что-то начало доходить.

— Твою мать, — бросил в сторону молодой человек. — Извините, мадам, сорвалось! Но где я и где сантехник?

— Вы тут, — я чувствовала себя просто обязанной помочь ему с ориентацией в пространстве. — А где сантехник, не знаю.

— А вы, значит, сантехника ждете? — осведомился парень.

— Да нет.

— Тогда ничего не понимаю.

Я в свою очередь мало что соображала, кроме одного: пора ретироваться. Еще немного, и молодой человек запросто мог убить меня.

— За это точно уплачено? — с трудом удерживая большую корзину, задала я последний вопрос.

— Точнее некуда.

Едва он это произнес, я захлопнула дверь. Он тоже не задержался. Я услышала удаляющийся топот его ног.

— Глафира, куда вы исчезли? — донесся до меня из гостиной голос хозяина.

Войдя, я опустила на журнальный столик свою тяжеленную ношу и строго осведомилась:

— Ваша работа?

— Ничего себе, благодарность! — воскликнул он. — Я, раненый, старался, заказывал, хотел соблюсти традиции…

— А я его…

Договорить я не смогла. Меня скосил истерический хохот. Никита явно ничего не понял. Такой реакции на букет он никак не ожидал.

— Глафира, в чем дело?

Какое-то время я лишь отмахивалась, продолжая стонать от смеха. У меня даже слезы из глаз потекли. Потом, кое-как взяв себя в руки, я изложила ему историю с посыльным. Теперь уже начал хохотать Туров.

— Представляю, что подумал этот парень! — стонал он. — Ужас какой! Бедняга! Поющий сантехник! Ха-ха-ха!

Смеялся он так заразительно, что я опять сломалась. Некоторое время мы стонали хором. Причем, если один успокаивался, то стоило посмотреть на другого, как все начиналось снова. Наконец я спросила:

— Слушайте, Никита, а зачем вы заказали такую пошлятину?

Он насторожился.

— Вам не понравились цветы?

— Нет, цветы замечательные. Однако корзина в сочетании с жестоким романсом мне показалась некоторым перебором. А вам?

— Мне, в общем, тоже, — признался он. — Но они так активно навязывали мне эту услугу, что я согласился. Решил: пусть студент подработает, а мы с вами потом посмеемся. У вас-то с чувством юмора полный порядок.

— Так он еще и студент?

— Меня в этом твердо заверили. Он учится… сейчас вспомню… А! На вокальном факультете Музыкальной академии имени Гнесиных, а в цветочной фирме подрабатывает. Вот станет потом звездой вроде Хворостовского, а вы будете вспоминать, как он вам персонально пел, стоя на лестничной площадке.

— А я при этом думала, что он своим пением прочищает ваш унитаз!

— Вот она, волшебная сила искусства, — пробормотал Туров.

Меня вдруг осенило:

— А в квартиру наш будущий гений не хотел входить, потому что на лестничной клетке акустика гораздо лучше, там резонанс.

Молодому человеку, наверное, сильно икалось, так часто мы его поминали. Боюсь, его выступление перед следующим клиентом было испорчено. Мы с Туровым совсем разошлись и, подначивая друг друга, заходились от новых приступов смеха. Вдруг Никита замер, схватился за левый бок и простонал:

— Чертов дизайнер! С виду мебель такая удобная, вот дня на этом диване не пролежал, как уже прихватило. Ой, Глафира, помогите, пожалуйста, мне подняться и до кровати дойти. Извините, конечно, ради Бога, но там уж я смогу вытянуться.

Я подставила ему плечо. Прикосновение его руки отозвалось в моем теле электрическим разрядом. Меня пробрала дрожь. О ужас! От Турова это не укрылось.

— Вам тяжело?

Какое счастье, что он ничего не понял!

— Ничего, ничего, — я принялась успокаивать его. — Как-нибудь доберемся.

Опираясь на костыль, он с моей помощью доковылял до спальни.

— Здравствуй, ложе! — поприветствовал он огромную кровать и тяжело на нее опустился. — Ох, что-то я совсем расклеился.

— Мне уйти?

— Нет, нет, нет! — принялся возражать он. — Это что, значит, вы уйдете наслаждаться себе весной и свободой, а я, бедный одинокий инвалид, останусь тут, брошен и неприкаян? Нет уж, не уходите, побудьте со мною, — дурным голосом пропел он.