Елена Крюкова - Русский Париж

Еще валявшийся около кальяна берет подобрал. Вместо погибшей под ливнем шляпы.

Браслет в карман, револьвер в другой. Снова свободен. Только выйди так, чтоб не скрипнуть дверью.

Ему это удалось.

Светало. Дома Парижа на рассвете — легкие, воздушные, расцветают серыми громадными розами. Люди просыпаются, поднимают жалюзи, впускают в комнаты свет. Все прозрачно, призрачно. Париж — призрак, Париж — серые крылья летучей мыши; нежный, беглый этюд сепией, углем, мягкой сангиной. Боже, почему он не художник!

Иногда сердце сжималось: хотелось большего, высшего, нежели жизнь вокруг, над головой, под ногами. Хотелось — неведомого, дикого счастья.

И чтобы все люди, да, все на свете знали, любили его!

«Я буду знаменитым. Я буду знаменитым! Хор похвал зазвенит! Обо мне все узнают! Цветы и любовь сложат к моим ногам! Да, вот к этим, к этим ногам… шулера, тангеро, бродяги…»

Посмотрел на размокшие под ливнем туфли от Андрэ. Да, в мусорницу! Но не пойдет же он босиком! А куда он пойдет? Домой? Он же из дома ушел. Где дом теперь?

Поднял голову; засвистел весело. Как парижский мальчишка, гамен.

«Весь Париж — мой дом!»

Смутный, серо-розовый, влажный рассвет. Небо затянуто тучами. Дождь прекратился. Камни мостовых впитали влагу. Уже не ночь, и еще не утро.

Шел, насвистывая модный шансон, по улице. Внезапно распахнулась дверь ночного ресторана, раздался звон — из дверей на мостовую полетели чашки, рюмки, хрустальные бокалы, фарфоровые тарелки, вот даже супница полетела, и — хрясь! дрызнь! веером осколки!

Отступил, смеясь. Скандал? Сейчас прибудут ажаны? На крыльцо заведения вышел хозяин — галстук-бабочка, белейшая манишка, штиблеты начищены, весь с иголочки.

— Медам, месье! Силь ву пле!

Ручками пухлыми приглашающий жест сделал. А, понятно! Посуду бьет — народ завлекает! Ресторанишко-то ночной, а посетителей — нет!

Зайти позавтракать, что ли…

Рука в кармане. Карман — пустой.

Игорь помахал рукой галстуку-бабочке. Мимо, мимо! Навеки мимо! Навсегда! А может, еще свидимся в Париже, друг!

Идя по улице, увидел огромные, в три человеческих роста, окна; никогда не видывал таких домов. Шторы откинуты. Гляди не хочу. Он заглянул. Яркие люстры, бильярдные столы, бра, торшеры; и по стенам — картины, картины. Галерея? Салон? Дверь открыта, но никто из нее не швыряет на мостовую посуду. Глаза ловили перемещенья фигур по комнатам: о, тут красивые дамы, но это не бордель, ма пароль! Не все красивые. Улыбнулся. Посреди зала, под слепящей люстрой, в громадном, как корабль, кресле сидела толстая, расплывшаяся лягушка. Она была отвратительна, безобразна. И все толпились вокруг нее. Все говорили с ней. Все улыбались только ей. А она важно кивала головой на все речи — и тоже улыбалась, широким, в бородавках, жабьим ртом. В похожих на пельмени ушах жабы блестели хорошо ограненные брильянты. Хозяйка салона.

Над зеленым сукном бильярдного стола стоял высокий человек со щеткой моржовых густых усов, отирал пот с лысеющего лба, что-то быстро писал в толстой записной книжке. Или в тетради, он не разглядел.

Люстра горела зазывно, царственно. Он вспомнил люстру Большого театра в Москве. Ребенком отец водил его туда на спектакли. Игорь замирал от счастья, когда Зигфрид в балете обнимал Одетту. Он капризничал и плакал, когда по сцене носился в расшитой золотой нитью безрукавке Эскамильо и пел пронзительным, рвущим уши тенором: «Тореадор, смелее в бой!».

Вспомнил гигантскую, как чудовищный спрут южных морей, страшную люстру в буэнос-айресском театре «Колон». Когда они танцевали с Ольгой в «Колоне» танго лисо, ему чудилось — ослепительная люстра сейчас сорвется с петель, начнет падать, валиться со звоном и смехом на их беззащитные головы.

Здравствуй, третья люстра. Бог троицу любит — не зря.

Он вошел в открытую дверь.

— Проходите, проходите, малышка! О, вы замерзли, должно быть! Такой дьявольский ветер! О, я сейчас сварю нам горячий кофе! Обожаю варить кофе! Проходите, что вы топчетесь! Идите, не бойтесь, они вас не укусят! Никто! Они у меня смирные!

Ольга Хахульская приехала к мадам Луиз Мартен в ее загородный дом, ибо мадам Мартен считалась лучшей тангерой не только Парижа — Европы. Ольга предусмотрительно купила в лучшей кондитерской самый роскошный торт, заняв на это дело денег у консьержки. Пока ехала в Пасси в вонючем автобусе, украдкой нюхала коробку с тортом и облизывалась, как кошка.

Почему никто, никто не сказал ей, что мадам Мартен живет не в доме — в зверинце!