Елена Блонди - Инга

Она говорила, сжимая пальцы и разжимая их. А Вива напротив смотрела как пылает темным румянцем смуглое лицо и любовалась. Как она хороша сейчас. Этой девочке для красоты нужно счастье. Сейчас оно вот такое. Запрети, и она погаснет, станет жесткой и некрасивой. Замкнется и замолчит. Все равно уйдет, разве в силах Вивы запереть ее в комнате, и толку с этого? Пройдет неделя, начнется работа, и девочка будет сама по себе, а впереди жаркий сентябрь, ласковый тонкий октябрь, не зима с валенками. На год повзрослевшие одноклассники. Она все равно уйдет, протечет между пальцев песком, да еще будет молчать, чтоб не врать своей Виве. И в маленьком доме с солнечной верандой и тихими комнатами наступит вязкая холодная тишина.

— Мы обе с тобой очень рискуем, детка.

Она махнула рукой, останавливая возражения.

— Выслушай. Я ведь выслушала тебя. Ты иногда бываешь слишком серьезна, я даже злюсь. Но сейчас это кстати. Выслушай очень серьезно, и ничего из моих слов не забудь, ладно?

Инга кивнула.

Вива расправила на коленях светлые складки длинной юбки. Снова положила руки на скатерть, так же как внучка, переплетая пальцы. Нельзя говорить много, только главное. Сплетенные пальцы держали мысли, будто узлом.

— Я могу тебе все запретить. Ты можешь не послушаться. И так и будет. Но я могу поверить тебе. И тогда тебя, и меня тоже, будет держать только твоя клятва, Инга. Ты понимаешь это? Хорошо, что ты рассказала, кто он. И хорошо, что он будет все знать. Это удержит его от нажима, на тебя.

— Ба…

— Молчи! Он мужчина, детка, они — другие. Может, наступит ситуация, когда ты решишь себя подарить. Подумаешь, ах, я сама решила и захотела.

Губы Инги шевельнулись, произнося с упреком новое «ну, ба», но вслух не сказала. А голос бабушки возвысился и стал громче. Василий открыл глаз, прислушиваясь.

— И неважно, он подведет тебя к этому или ты правда решишь так сама…. Только клятва сможет тебя остановить. Потому у меня одна просьба, пока не уедет твой художник. Не забывай о ней и сумей остановиться. Поняла? Прочее — твое дело и твоя жизнь.

За столом встала тишина, хорошая тишина летнего утра, с кружевными тенями на скатерти, с далеким шумом и говором людей на пляже. Василий снова смежил глаза и повернулся животом вверх, раскидывая теперь уже и задние лапы — жарко, хорошо…

— И все? — не веря, спросила Инга, разжимая руки и кладя их на стол.

Вива кивнула. Поворошила горку печенья в вазочке, выбирая себе любимое — с кунжутом. Скорее откусила, и запила теплым чаем. На языке вертелись тысячи наставлений и предостережений, ну хоть печеньем занять рот, чтоб не болтать…

Инга встала и, обходя стулья, обняла Виву, прижимая ее голову к своей груди.

— Ты у меня самая золотая бабушка, нет ни у кого таких.

— М-м. Угу, — согласилась та, жуя печенье.

— Спасибо тебе, — поцеловала русые волосы, убранные заколкой в тугой завиток, — так я пойду?

— Иди.

И через минуту Вива осталась на веранде одна.

«С Василием», усмехнулась, доедая безвкусное печенье. Хоть бы Саныч пришел, что ли, рассказал про своих морских чудовищ.

— Я дура? — вполголоса спросила у спящего Василия, — но я правда не знаю, что сделать еще. Девочки, они такие. Да сам знаешь, ты мужик и боец. А если, как видно, заведено у нас в роду, девка моя решит завести себе ребенка, ох-ох-ох, Василий, ну что делать, я еще не старуха. И Зойка поможет. Но ты не думай, что это так прямо обязательно! Вдруг она все же не такая, как мы! Что? Думаешь, еще рисковее?

Она вспомнила пылающее лицо Инги и ее темные глаза. Кивнула со смирением, соглашаясь с мнением кота. Да уж, там, где ее Зойке ляляля и семечки, этой — трагедия жизни и смерти. И получается, все только внешне похоже, а приглядишься — разное. Вивина стремительная любовь к Олегу и сразу замуж… Зойка, когда села вот тут же, за этот стол и заявила ошеломленной Виве:

— Ну да, беременная, и что? Через год снова буду на танцы бегать, и на свидания. А что отец? Какой из него муж — объелся груш, фу и фу, знать его не хочу! И не проси. Все, нету, прогнала нафиг!

И вот теперь эта — темная, как грозовая тучка, пойдешь поперек, так и кинется со скалы в море, а уж лучше тогда пусть принесет в подоле, тоже мне несчастье, еще одна живая душа. И разве оно плохо, вон какие живые женские души, сплошное украшение мира. Но все равно жалко девочку, и тут же, как бы и не жалко, а снова откуда-то счастье. Что — выросла, что так хороша. И надо узнать, что он там ей будет говорить, этот Тонькин Каменев, пусть хвалит ее почаще, чтоб перестала себя сравнивать с Зойкой и Вивой. Совсем ведь другая, тем и прекрасна. А не будет хвалить, ну что ж, возьму Зойкины портновские ножницы и бороденку обкорнаю, а может и еще что, на всякий-то случай.