Татьяна Чекасина - Маленький парашютист

«Простой человек», – мамиными словами подумала одобрительно Антонина.

– Жил я в деревне, меня любили. Играю в клубе танго или липси… Не слыхала, Тонечка, «липси»? А был такой танец, и я его распрекрасно шпарил на баяне, на своём. Бывало, не только играю, а вскочу, да и танцую с баяном вместо девушки.

«Тем, наверное, и был хорош, что баянист», – подумала Тоня почти с нежностью, будто услышала материнский голос. Но от себя добавила: вдруг начнёт и сейчас «шпарить» эти «липси»… К счастью выяснилось, что уезжая из деревни, Матвей Егорович продал инструмент. На билет надо было, на жизнь, и больше почему-то никогда к игре на баяне не возвращался. Впрочем, Антонину не заинтересовали подробности жизни Матвея Егоровича. Музыку она любила, ту, что любил её парень, пропавший без вести. У неё тоже «слезы текут», но не от цыганской, а от тогда модной пацифистской песни группы «Скорпионс», гремевшей на всех призывных пунктах. Под эту антивоенную песню она и проводила Алёшу на войну, правда, не зная, что именно туда его проводила. Но о таком не скажешь Матвею Егоровичу. Наступило неловкое молчание. Матвей Егорович предложил ей снова прокатиться. В прихожей спел по-бабьи:

«Будто бы я снова у костра,

на плече моём твоя коса!»

Антонина засмеялась.

– Чего смеёшься? Плохо пою? Смешно? – он посмотрел в глаза прицельно и увидел, что в душе у неё тёплое чувство, но что оно – жалость, не угадал.

Снова ехали.

– Эх, люблю я её! Верная, не подведёт, не человек! – воскликнул Матвей Егорович, хлопнув рукой по баранке. Клаксон тявкнул, словно автомобиль, о котором он говорил с таким же жаром, как недавно о баяне, подтвердил: «Прав хозяин!»

В полумраке лицо этого человека показалось куда моложе, и подумала Антонина с удивлением горьковатым, что всё в её жизни решено. Вот он, успешный человек… И раньше жил хорошо (тоже на «Волге» ездил), и теперь… Солидный, сам в «структуре», друзья при власти…

– На иномарке принципиально не езжу. Я – патриот. И спел:

«Не нужно мне солнце чужое

и Африка мне не нужна!»

Зачем в эту «Африку» Алёша угодил!

Удивительно легко мчался автомобиль! Дорога под фарами летела, и была она расчищена, но пуста. В каком-то темноватом месте они остановились. Высокие дома-башни спального района угадывались через начавшуюся метель. Матвей Егорович включил радио. Полилась холодная, но с надрывными словами музыка: «Нелюбимая ждёт меня у окна!» Точно каменная сидела Антонина, а Матвей Егорович придвинулся к ней, приобнял за плечи и зашептал:

– У меня всё есть в жизни, сама видишь: квартира, гараж, машина, джакузи, зеркальный потолок, у меня только такой, как ты нет, Тонечка…

Она отодвинулась, чтобы яснее, как позволял свет в машине, видеть его лицо.

– Сама доберусь, – нажала ручку на дверце и перекинула ноги в холодный зябкий мрак.

Вблизи не оказалось домов, а только подвижная, словно живая, тьма. Позёмка поднялась над землей, колола лицо. Антонина шла. Ей было всё равно, куда идти, ей даже показалось на миг, что идти ей совершенно некуда, но идти надо было. И она пошагала, не очень быстро, но уверенно, будто знала, куда. Ноги от катания в машине слегка затекли с непривычки, и приятно было сгибать и разгибать их в коленях, слышать под каблуками хруст снега, дышать легко и полно, будто после обморока возвращаясь в жизнь.

«Ах, мой милый Августин…»

Утром, как обычно, Феденёв стоял возле металлических гаражных ворот. Он опирался локтями о штангу за спиной, вытянув ноги в новых джинсах и в новых кроссовках. Зажав пальцами сигарету со значительностью небольшого, но стреляющего оружия, и со взглядом «Чего уставился?», но не видя никого, Феденёв слушал, как завгар лепечет подобострастно о том, что нынче поедет с Феденёвым сам начальник по снабжению Гремучкин.

Издали этот немолодой дядька выглядел обычным. Вблизи он оказался таким объёмным, что неприятно удивил этим неожиданным обманом. Зрачки в его неподвижных глазках были черновато-зеленоватыми, цвета чёрной икры. Как могла произойти от такого отца такая дочь? – возмущённо подумал Дима Феденёв. С его дочкой он познакомился в начале лета, здесь же, у гаража. Словно разбудив его, она заговорила первой, пока слесари осматривали её красную «девятку». А потом она его подбросила до общежития (был конец рабочего дня). И после стала заезжать, выпевая клаксоном похожее на «Вставай, проклятьем заклеймённый». Никогда у него не было такой: платья, волосы, браслеты…