Борис Евсеев - Пламенеющий воздух

— Что это ты, как отец Василиск, вдруг заговорил?

— Ну, может, я тоже на клиросе петь собрался!

Трифон плотно прикрыл за собой дверь.

— Без «эфирки» он долго не протянет.

— Ясно, как божий день.

— А мы пока и без него справимся, — резко выступил на первый план пока не посвященный во все тонкости дела, но уже явно его одобряющий дородный Пенкрат и снова нахлобучил капюшон. — И у меня, и у других наших ученых мозги еще не отсохли. Да и Селимка, хоть он в коммерцию и ударился, питерский физтех вряд ли забыл.

— Тогда и я погожу в отпуск. Звоните Леониле Аркадьевне! Пускай срочно выдвигается к москвичу. А то он сильно к Нинорке прилипать начал. Пускай поподробней биографию выведает. Что, когда, с кем. Он ведь по паспорту — Савельич? Ну и ясно все, ёксель-моксель! Селимчик его сразу просек. И Куроцап, говорят, к нему как к родному. А что не Саввич, а Савельич… Так хитрый Куроцап просто слегка изменил мальцу имя в метрике. Но на всякий случай далеко от настоящего отчества отклоняться не стал. Хитер, бурлак!

Директор Коля набрал в рот воздуха для уточнений и поправок, но только и смог выдохнуть:

— Уфф! Погнали!

Савва Лукич крупно вздрогнул. Острое любовное воспоминание пронзило его короткой стальной проволокой.

Воспоминание увело к годам юности.

Вспомнилась окраина Москвы, Лосинка, вспомнилась высокая немногословная женщина, все время курившая и смотревшая в окна.

— Чего она там искала? — удивился Лукич и, мигом выпрыгнув из-за стола, пошел к окнам собственным.

Смоленская площадь напомнила ему кадры старой хроники.

— Только раскрасили маненько, — улыбнулся Савва, — а так все как было: суета и гам, базар и склока. А как зовут соседа или того, кого локотком толкнул…

Тут Савва Лукич с испугу закрыл глаза, вдруг сообразив: имени высокой, томно-страстной, медлительно глядевшей в окна женщины он не помнит!

Примерно в то же самое время или буквально десятью минутами позже, с отключенной мобилкой и растрепанными мыслями, Леонила Аркадьевна Ховалина (Леля) шла, еще не получив никаких указаний, на собственный страх и риск, к приезжему москвичу в гостиницу «Князь Роман».

Сказать приезжему она собиралась о многом. Но, войдя, сказала про самое болезненное:

— Ты уже знаешь? Трифон собирается закрыть проект. Не сегодня завтра объявит. Может, даже через газету.

Приезжий москвич ничего такого не знал. Он готовился к встрече с Ниточкой, и все остальное ему было — совой об сосну.

— Так что, мил друг, назад в Москву тебе улепетывать надо. И там на площадях болотных высказывать накипевшее. Может, и мне заодно с тобой двинуть?

Добрая Леля пришла в гостиницу «Князь Роман» очень рано, то есть тогда, когда утро еще только начинало свою разбежку, и приезжий москвич пустил ее в номер без всякой охоты.

Приезжий стоял и ждал, пока Леля наговорится и уйдет.

Но Леля не уходила, а красиво сидела на подлокотнике гостиничного кресла. Поговорив про всякую копоть, а потом понизив голос до шепота, она внезапно зашипела:

— Я тебе покажу Ниточку… Я вам всем покажу, что имею! Я вам устрою берлинскую биеннале и венецианский карнавал! Враз оцените! Я не научная формула. Я — живая! Я…

Тут Леля скинула плащ, вслед за плащом блузку, потом схватилась за молнию юбки. Молнию, как назло, заело.

Не дожидаясь предкарнавального показа, приезжий кинулся из номера вон: только пятки засверкали!

Леля в растрепанном виде, пленяя персонал нижним бельем, выставив вперед, как бы в страстной мольбе, тесно склеенные ладони — по коридору, за ним.

Со времен князя Романа и Григория Ефимовича Распутина, который посетил-таки разок неповторимые романовские места, — не знал раскинувшийся по обеим сторонам Волги город такой завлекаловки и соблазниловки!

Гостиничного коридора Леле показалось мало.

Не страшась волжского холода, насмешек и прочего, кинулась она вслед за москвичом из гостиницы на проезжую часть.

Но тут и в самой природе, и в жизни города Романова что-то круто изменилось. Налетел резкий ветер, от желтовато-сизой тучи, закрывшей выглянувшее было солнце, еще сильней потемнело, а на горизонте замаячил директор Коля.

Коля борзо-резво допрыгал до остановившейся на минуту Лели и, не обращая внимания на белоснежное белье, зашептал вертихвостке в ухо:

— Начинаем, как договаривались! Ты — тоже в доле…

Леля непонимающе оглядела свои руки-ноги и резко вздрогнула. Горько бубня: «Не мог, дуботряс, сказать раньше», — побежала назад, в гостиничный номер.