Борис Евсеев - Пламенеющий воздух

— Магнитное поле — подскажет! А нет — так Никола пособит… Мы с Теслой истинное Ромкино состояние враз определим! — кричал возбуждаемый видом новеньких приборов Трифон. — Ну а коли не Тесла, так святитель Николай поможет, — добавлял он уже значительно тише.

Ночь стояла глубокая, стояла осенняя, с легким приморозком. От затянувшегося бабьего лета не осталось и следа.

Трифон и Столбов, оставив Женчика на связи в конторе «Ромэфира», крадучись шли в морг. Плечи Столбова приятно тяжелил уложенный на дно просторного рюкзака новенький генератор-теслометр.

С дороги Трифон позвонил Женчику:

— Die sсhöne Müllеrin!.. Запускай, говорю, красота моя, мельницу…

В месте временного упокоения и подготовки к переходу в иную жизнь было чисто, но неприятно.

Столбов поеживался, Трифон держался гоголем.

— Мне патологоанатом знакомый рассказал… Тут понимаешь какая петрушка… Руку ему недоморозили! Вот рука, как лягушачья лапка, и сокращается. Теперь такие недоморозки — обычное дело. Но глянуть все-таки надо. Струпу и Пикашу я на ночь закуску и пойло выдал, они не помешают, — старался на ходу ободрить Столбова Трифон.

— Ты устраивайся с теслометром перед дверью. Для чистоты эксперимента… Сесть негде, так ты уж на корточках… А я зайду, гляну на Рому. Потом часа полтора тут, за стеной, над приборами поколдуем. Попробуем направленным эфиропотоком на Ромчика воздействовать. И показания прямо здесь снимем…

— А Женчик?

— У нее свои заботы. Ветрогенераторы у нас с тобой и раньше паршивенько мельничным шумом, ну то есть инфразвуком на эфир воздействовали. А теперь и подавно. Вот Женчик мельницу оставшуюся и проконтролирует… Но, если честно, Женчика в «Ромэфире» я для отвода глаз посадил. Сильно мешают нам в последнее время!

— Кто мешает, Трифон Петрович?

Усынин не ответил.

Вошли в узкое помещение.

— Чистилище, — просипел Трифон.

— Предбанник, — поправил практичный Столбов.

Справа от предбанника был вход в обычный, довольно просторный морг. Слева — в морозильник.

Столбов расстегнул ранец и, чуть повозившись, включил генератор-теслометр, похожий на обычный компьютер с приваренным сбоку стержнем и мерцающей, круглой, как тот фонарик-жучок, коробкой генератора.

— Я на десять минут. Ты устраивайся поудобней. — Трифон толкнул дверь, ведущую налево, в морозильник…

Вихри эфира, после Главного эксперимента почти успокоившиеся, вдруг снова почуяли принудиловку и нажим!

Один из потоков, струивший себя невидимо в океане эфира (так бегут по дну морей незримые реки: мощные, стремительные, но отнюдь не менее значимые, чем Дон, Днепр, Волга!), — ускорился и чуть изменил направление.

Ускорение вышло не так чтобы сильным. Но все же оно было.

Напряжение в общем эфиропотоке сразу возросло, и скорость его увеличилась значительно. Острые огненные языки и мосластые руки, отделенные от туловищ, вдруг замелькали в пространстве. Враз отвердевшие, загнувшиеся калеными стрелами перья и в мгновение ока заострившиеся, на длинных цыпастых ногах когти понеслись прыжками через волжские холмы!

Однако уже через несколько минут активное воздействие на эфир кончилось. Скорость одного из постоянных потоков, летевшего к Волге и близ реки уходившего в землю, — вернулась к обычным значениям.

Эфиросфера — успокоилась.

И лишь напоследок над фронтоном «Ромэфира» шевельнулась еще резная флюгарка, представлявшая собой диковинного шестикрылого петуха.

Кур жестяной, кур романовский залопотал, захлопал укрепленными на шарнирах крыльями, словно хотел слететь в сад, там меж деревьев резво прошвырнуться, спешно кого-то долбануть клювом, а может и разодрать пополам острыми своими шпорами.

Но никуда кур не слетел и никого клювом не долбанул: стальной шпиль под ним внезапно переломился надвое, и кур жестяной, кур романовский так на боку и завис…

Здесь все стихло окончательно, не причинив на этот раз ни людям, ни живности даже и крохи вреда.

Трифон вошел в расположенное латинской буквой «L» помещение морозильника, завернул за угол и остановился как вкопанный.

Одна из многочисленных ячеек, расположенных в стене, подобно вокзальным камерам хранения, была открыта. Из нее больше чем наполовину выставились узкие, легонькие и притом совершенно пустые носилки.

А на стуле, закутанный по пояс в простыню, так что видны были только босые ступни его, сидел покойный Рома Петров.