Ксения Букша - Завод «Свобода»

Между тем V, проговорив семь трескучих фраз, хватает тоже ручку и быстро ставит подпись — беглую и загнутую вверх. Аплодисменты. Теперь V — директор. Живая живулечка, неприязненно думает директор гальванического цеха. Мы ему покажем. Он, наверное, не знает, куда пришёл. Интеллигент. «Меня тошнит», — думает B. Это означает: меня тошнит.

Но когда-то это должно было случиться, потому что… Ну, уже просто свыше человеческих сил столько работать, ведь это какая жизнь-то была. Война, блокада. В войну N, молодой, ещё тридцати не было, уже директором завода работал, который радиостанции выпускал для партизан. При Сталине. Потом отсидка. Потом «Свободу» поднял. Ну, уже в какой-то момент здоровье совсем стало сдавать.

И тогда они с H, тогдашним главным инженером, пошли потихоньку к V и стали его просить, чтобы V взял бразды правления. А V, он, несмотря на свою легкомысленную внешность, человек тоже весомый: много лет был директором огромного завода, причём построил новое предприятие, с нуля, в Вятке, и не только завод, но и кварталы для рабочих, и очистные сооружения. Вот он напротив N в кресле, и никому ещё неизвестно, что он будет делать сначала, а что потом. А он, V, будет делать неожиданные вещи. Вот возьмём для примера… Очень характерная история с объединением цехов. V вновь объединит цеха № 17 и № 19. Когда N их разделил, это был вопрос технологии: работа в регулировочном цеху требовала более высокой квалификации. А V их объединит снова. И для чего? И для того, чтобы прекратились вечные ссоры, распри и междоусобицы: «мы в монтажном цеху делаем всю работу, а этим регулировщикам достаётся вся честь, они белые воротнички, а мы за них тут отдуваемся». И вот V снова эти цеха объединит, потому что выросла роль человеческого фактора, роль удобства управления, менеджмента, понадобилась единая цепочка, в которой уже не само собой всё разумеется, а чётко фиксировано, кто за что отвечает, и без обид, без перекладывания друг на друга. Могло бы такое прийти в голову N? Может быть. А в голову B? Пфф! Вот именно.

И все хлопают. Сейчас вот этот худой вышел и с улыбкой что-то говорит, вот как раз T, главный конструктор ряда изделий в ОКБ. Вот снова зал. Выражения на лицах — сложные. Почему не B? Ну, почему не B, мы уже выяснили, хотя Бог его знает… Многим не нравится, что времена меняются, но никуда от этого не денешься. При N, тогда гонка вооружений вовсю шла, об этом не думали вообще, даже не ставили так вопрос. А когда спала гонка, вот тут-то и выяснилось, что надо и стиль управления менять теперь, и культуру производства как-то налаживать, потому что работник уже не просто деталь, а он человек, и его теперь надо мотивировать к труду как-то иначе, по-разному, и вообще надо оторвать глаза от станка и посмотреть вокруг, что вообще происходит… И N понимает, что V, с его открытостью, гибкостью, живостью, даже некоторым авантюризмом, — он лучше подходит на роль такого руководителя…

N протирает очки. Тяжело откинулся назад. Всё-таки какое-то смущение есть, неловкость, или просто так кажется со стороны, мы, зрители, вкладываем этот смысл в ситуацию. N ещё, похоже, не осознал. Это же тоже надо было решиться. Отдать завод, который фактически сделал. Ну, мы на самом деле не знаем, может быть, всё и не так было мирно, как здесь показано. А тут они очень дружелюбно друг с другом лобызаются. Так ведь с V невозможно по-другому. Он на тебя смотрит и тебя отзеркаливает, отражает, обаяет. Кажется, что наедине с собой V просто перестаёт существовать за ненадобностью. Многие так и не смогут полюбить его из-за этого. Им будет казаться, что сущность V — показуха — несовместима с искренностью и глубиной. N ведь знал по именам многих рабочих, он, бывало, всегда низом пройдёт. V рабочих, безусловно, по именам знать не будет; да и вообще руководить будет главным образом из кабинета…

Смотрите, смотрите, все хлопают, а вон сидит человек и не хлопает, вот он облокотился и смотрит с большим вниманием: что же это делается, граждане, куда мы катимся, кому мы завод отдаём, что за прыткий товарищ, да он если на стул нашего N взгромоздится, он же ногами до пола не достанет.

Но он достанет.

Вот, лобызаются. Причём V приходится тянуться, а N с трудом нагибается. И теперь они долго жмут друг другу руки, и V, чувствуется, не может так долго и сильно жать, как N, и поэтому V начинает улыбаться, прямо-таки вспыхивает на его лице улыбка, и когда люди из зала видят его улыбку, то у них на лицах меняются выражения, из сложных они превращаются в ещё более сложные, и кое-кто меняет позу, а тот, который не хлопал, он весь подаётся вперёд, облокотившись, а ладонью подпирает подбородок, так что за этой широкой лапой не виден его рот, а видны теперь только тёмные блестящие глаза. И это последний кадр.