Джеймс Херлихай - Полуночный ковбой

Сначала Джо не мог даже смотреть на себя в зеркало. Два дня он не выходил из номера, осунулся, желудок сводило от голода, затылок ломило. Но, несмотря на недомогание, он теперь ясно осознавал: в этом мире есть лишь один-единственный человек, который о нем позаботится, кто принимает близко к сердцу его интересы. «Ковбой, — обратился он к своему отражению с любовью и волнением, — я для тебя все сделаю, ладони в кровь сотру, в лепешку расшибусь, а уж мы с тобой вылезем. Разве это комната? Дерьмо собачье! На днях непременно съедем отсюда. Мы им еще покажем!» Новые нотки, прозвучавшие в голосе, понравились Джо. Да и в глазах появилось что-то новое, дикое, как у зверя, но это Джо тоже пришлось по душе.

Уже несколько дней Джо заряжался гневом на весь мир, как горючим, перебирал в уме обиды большие и малые, старые и новые.

Обида на Перри была не столь уж и велика, она лишь явилась искрой, воспламенившей другие обиды, и теперь огромный костер его ненависти на весь свет горел ясно, ровно, мощным пламенем. Джо вытаскивал из души и памяти все обиды минувших лет, как вещи из чемодана, тщательно сортировал их, как поленца, и подкладывал в костер, жар которого придавал ему все новые и новые силы. Что бы он не вспоминал, все как нельзя лучше подтверждало: с миром они враги, всем на Джо просто наплевать. Он не знал, почему так случилось, наверное, и в нем самом было что-то, что отвращало людей. И Джо пронизывало страшное, не укладывающееся в мозгу ощущение — он для всех чужой, даже для тех, кто живет с ним бок о бок, чужой с самого рождения, и нет ему места в этом мире.

Сморщив лоб от напряжения, он вглядывался в укромные закоулки своего прошлого, мучительно пытался понять людей, обращавшихся к нему, и не понимал их. Прошлое казалось зыбким, как болото: углубляясь в него, Джо шел с опаской. Он не задумывался над событиями минувших лет, а просто перебирал их в памяти.

И вот, прокрутив мысленно всю жизнь, он пришел к убеждению, что с самого рождения некие силы объявили его чужаком и постоянно вдалбливали эту мысль в его голову. И Джо сделал страшный для себя вывод — все, кого он знает или знал раньше, принадлежат к этим силам. Даже партнерам по любовным утехам — им, пожалуй, в первую очередь — было глубоко плевать на Джо. Получив удовольствие, они давали деру, да еще и посмеивались над тем, как искренне Джо шел им навстречу. И на них обрушился гнев Джо, ну, конечно, не только на них. Он загнал в один угол всех, против кого ополчился: учителей из школы, армейских командиров, красномордого хозяина кафе, шайку Адриана Шмидта и многих других — перечислять устанешь. В загон попадали и его однокашники, и хамоватые клерки, и незнакомые люди, грубившие, унижавшие и просто не замечавшие его.

Список разрастался, туда уже попали конторы, банки и библиотеки. Джо не понимал, чем там занимаются, а служащие, в свою очередь, смотрели на него с подозрением — то ли обворует, то ли просто грязи натаскает. В конце концов в список попал весь Альбукерке. Тут Джо решил копнуть глубже: если Хьюстон ничем не лучше Альбукерке, можно пари держать, что Гонконг, или Де-Мойн, или там Лондон, ничем не лучше Хьюстона. Наверняка так оно и есть. Джо развивал свою идею, и гнев скоро захлестнул всю карту мира. Но в этом потоке мыслей и воспоминаний возникали перепады и провалы. Какая-то махровая сволочь играла с его памятью в кошки-мышки. И вдруг он вспомнил Салли Бак.

Вот она звонит ему: «Джо, радость моя, как ты там? Ну и хорошо, слушай-ка, у меня поздно вечером свидание, я, наверно, устану, так что загляну в кабачок выпить пивка».

Или: «Милый, ну как твои дела? Твоя бабушка отправляется в Санта-Фе, вернусь после четвертого. Похоже, что у меня завелся новый поклонник. Неплохо для старушки, а? Ну, а ты будь умницей, ладно?»

Салли на пороге спальни: «Дорогой мой, я совершенно вымоталась, пойду на боковую, высплюсь хорошенько. Как ты день провел, неплохо, а? Утречком мне все расскажешь обязательно, а сейчас я устала, просто ничего не пойму».

Салли в магазине: «Сокровище мое, эта комнатка для женщин, так что сам понимаешь… Забирай-ка журнальчик домой, если хочешь, и смотри себе на здоровье, а теперь не шуми».

Еще воспоминание: «Слушай, миленький, ты меня не дожидайся. Я, наверное, заскочу по делам к приятелям. А ты там не балуйся, ты уже большой мальчик».

«Твой дневник? Разве я не подписывала неделю назад? Неужели шесть недель? Бог мой, как летит время, ну, давай его сюда. Где подписать? Внизу? Готово. А теперь беги, малыш, мне нужно кое-что обдумать».