Джеймс Херлихай - Полуночный ковбой

— Двадцать девять — почти вечность.

— Ну, а мне двадцать пять, а я дурак дураком. Я, например, по-настоящему так и не врубился, о чем ты толкуешь. Что ты на это скажешь?

— Скажу, что это замечательно, Джо. Именно твое целомудрие мне и нравится.

— Ох нет, Перри. Какое там целомудрие! Ума, может, у меня маловато, но уж по бабьей части…

— Я не об этом.

— Тогда объясни, о чем. Давай, учи меня, Перри. Мне хочется научиться всем этим штучкам, ей-Богу!

Перри взглянул на Джо и смотрел так долго, что тот заволновался, как бы они на полном ходу не врезались в столб. Затем Перри отвел глаза, медленно покачал головой, словно отгоняя мираж, и сдавленно произнес:

— Научишься, научишься.

В страстном порыве признательности Джо крепко обнял Перри за плечи:

— Ты самый лучший друг на свете!

Но этого признания было мало, оно не выражало и сотой доли того, что чувствовал Джо. Ему хотелось выложить всю правду, говорить безудержно, пока он не выговорит все, что питает к Перри.

— Слушай, ты не просто мой лучший друг… я трубил в этой вонючей армии, а там было много хороших ребят, но того, что сделал для меня ты, никто не делал. Ну, я имею в виду, что ты везешь к бабе, кормишь, но это все ерунда, то есть не ерунда, конечно, но главное-то в том, что ты беседуешь со мной, черт возьми, растолковываешь мне, дураку, всякое. Да я никогда нигде не слышал, чтобы так получалось, черт, как бы это сказать… Ну, дружба, в общем, понимаешь, чего я толкую?

— Прекрасно понимаю. Но теперь помолчи. Ладно?

Джо медленно убрал свою руку и уставился прямо перед собой. Потом вздохнул и произнес:

— Слишком много наболтал?

— Да нет, все в порядке. Но сейчас я хочу, чтобы ты помолчал. Ладно?

— Ладно, Перри. Это самое малое, что я могу для тебя сделать.

Маленькая спортивная машина свернула с шоссе в лабиринт из стоянок грузовиков, складов стройматериалов, старых построек и полукустарных заводиков. Все вместе это называлось — городок Ньювилл, штат Техас. Затем она подъехала к огромному пустырю — ни деревьев, ни кустов; на голой земле стоял старый бревенчатый домище. И ни дороги, ни даже тропинки, чтобы подъехать, — создавалось впечатление, что дом на пустыре оказался случайно. Он выглядел как огромная игрушка, которой ребенок-великан позабавлялся, да и бросил где попало. А завтра, быть может, он придет и вовсе сломает надоевшую забаву.

Перри поставил машину у дома. Взойдя на крыльцо, они увидели, как на веранде зажегся свет. Дверь распахнулась, и на пороге, загораживая вход, показался длинный нескладный субъект. Его звали Том, а по прозвищу — Крошка-Босоножка. Крошка Том был белолицый, светловолосый метис. Сложен он был весьма нелепо — крошечная голова, узенькие плечики, а ниже пояса — слон да и только. Он носил серый спортивный пуловер с надписью «Гарвард», линялые поношенные джинсы и тапочки. В ушах болтались золотые сережки.

— Привет, Перри, — поздоровался он.

Голос был писклявый, с техасским акцентом.

Из глубин дома послышалось раздраженное ворчание:

— Принцесса, погаси свет на веранде.

Крошка Том улыбнулся.

— Мамочка хочет, чтобы вы отбили себе задницу на этих ступеньках. Очень мило с ее стороны, не правда ли?

Он пожал руку Перри, потом Джо.

— Познакомься, Джо, это Крошка-Босоножка.

— Очень приятно, — осклабился склеенный из двух половинок метис.

— Здорово, Крошка, — ответил Джо.

Метис повел их через прихожую в дом, покачиваясь на ходу, как слон, страдающий ревматизмом. Казалось, он вот-вот рухнет на четыре точки. Пройдя в дверь, он отступил в сторону и провозгласил:

— Добро пожаловать во дворец чертовой матери!

Комната была заставлена массивной громоздкой мебелью времен «великого подъема» [4] Середина 30-х годов. . В те годы такой стиль считался модерном. На каминной доске стояла ваза, из которой торчал американский флаг, а рядом — фотографии каких-то личностей, с виду явно государственных мужей, хотя опознать их было невозможно. Все фото были с автографами.

На стенах с ободранными полосатыми обоями красовались гравюры в рамках — фрагменты росписи потолка Сикстинской капеллы, в основном руки, груди и зады крупным планом.

В углу, на кушетке, в позе Будды восседала сморщенная старая карга в атласном алом кимоно. Огромные бледно-голубые глаза были воспалены и слезились. На старушечьем лице они смотрелись совершенно не к месту — хищные, рыщущие по сторонам. Они, казалось, принадлежали не тщедушной женщине, а злому великану из кошмарного сна. Губы ее покрывал толстый слой пурпурной помады, будто вместо рта на ее лице зияла страшная рана. Из раны торчал тлеющий окурок.