Энтони Берджесс - M/F

— Вас, знаете ли, видно.

— Даже не сомневаюсь, — ответил я, принимаясь снимать свой, Лльва, костюм.

Я и вправду не сомневался: за гобеленами вполне могли скрываться крошечные смотровые глазки, совпадающие с пустыми глазницами охотников и мифологических бражников.

— И слышно тоже, наверное, — сказал я. Микрофон под матрасом жадно впитает всю акустическую драму. Я оказался в ловушке, но я сам запустил этот процесс в тот вечер в кампусе. Один плюс один равняется одному, когда речь идет об особо тяжких преступлениях или смертных грехах. Проверить, заперта ли дверь — эта была лишь пустая формальность. Да, заперта. Прежде чем подойти к двери, я уже успел снять рубашку. Катерина, понятное дело, потеряла дар речи и оцепенела от ужаса, от потрясения, от неверия в происходящее, когда я встал перед ней голый, пьяный, угрюмый. — Вас, знаете ли, слышно.

Запела птичка по-другому.

— Придется нам дойти почти до предела, — сказал я Катерине. — Доверься мне. Я не перешагну границу. Мы на сцене, вот и все. Спектакль закончится, когда дверь отопрут и нас выпустят.

Я провел рукой по настенному пульту управления, и свет погас. И посреди морфемы смолкла птица. А потом я уже был в просторной постели, где вступил в короткую борьбу с Катериной, слишком слабой и одуревшей от транквилизаторов, чтобы меня удержать. В то причастие в серебряной фляжке, которое мне пришлось выпить, были, вне всяких сомнений, подмешаны шпанские мушки или еще что-нибудь в том же роде, но истинным возбуждающим средством для меня послужила та распутная мадонна-наездница. То, что она начала, сейчас можно было закончить. Это ее, растолстевшую, я сейчас обнимал. Катерина вяло сопротивлялась, судорожно задыхаясь, но я шептал ей на ухо: Это просто спектакль, спектакль. Мне вспомнились строчки из сочинения графа Рочестера, процитированные однажды профессором Кетеки, чья фамилия, как я понял только теперь, была созвучна Китти Ки: Уж залп готовлюсь дать я из ствола! Внизу та молния, что выжжет все дотла! Мне надо сдерживаться надо сдерживаться надо сдерживаться.

Адский стук в дверь и пронзительные женские голоса вызвали противоспазм. Я мгновенно выскочил из постели, извергая семя на дункелевские овчинные коврики. Все еще извергаясь, нашел на ощупь пульт управления, включил свет, а вместе с ним и птичий голос, сообщавший, что нас, знаете ли, слышно. И сказал Катерине:

— Одевайся. Все кончено.

— Было бы справедливо, — повторил доктор Фонанта, — позволить им провести остаток их брачной ночи — радость которой была изрядно подпорчена травмой от столь внезапно и грубо прерванного удовольствия — где-нибудь в городе — скажем, в добрачном доме невесты. В конце концов, цирк все-таки не совсем подходящее место для начала медового месяца. Сей юной паре нужен покой. Они это заслуживают.

Фейерверк закончился, взошла четвертушка луны. Дункель осматривал трейлер на предмет следов осквернения. С его зрением было непросто как следует разглядеть пол, не опустившись на четвереньки, чего он не сделал. Катерина стояла рядом со мной, неестественно оживленная и веселая. Кольцо с ее безымянного пальца куда-то делось. Может быть, Дункель найдет его позже у себя в постели. Я снова надел костюм Лльва, с моим скудным имуществом, рассованным по карманам. Умберто по-прежнему удерживал мисс Эммет. Ножницы у нее на поясе поблескивали в лунном свете. Она все твердила:

— Ужасная женщина, гадкая женщина. Подслушивает, пытается подсматривать. Заманила мою Китти Ки в эту пакость с ее гнусным сыночком, а потом подслушивала и подсматривала. Будь здесь наш бедный Майлс, уж он-то бы разобрался и с сыном, и с матерью. Он бы им показал. Гнусная семейка.

Кто-то явно пытался выцарапать Адерин, Царице Птиц, здоровый глаз, хотя крови из слезного протока вытекло всего ничего. Она сказала:

— Он никуда не поедет. Не сейчас, если не вообще. У матерей свои права. Нам надо многое сказать друг другу.

— Теперь ваш сын — женатый мужчина, — улыбнулся доктор Фонанта из своего инвалидного кресла. — Он волен поехать куда захочет, и туда же поедет его жена.

— Женатый он, как же! — воскликнула мисс Эммет, и уже не в первый раз. — Я этой женитьбы не допущу. Грязный трюк у меня за спиной — вот что это такое. Я в полицию заявлю.

Я себя чувствовал очень странно: слабый, но не больной, грешник и мученик, под угрозой и вне опасности. Доктор Фонанта сказал очень мягко:

— Не надо в полицию, мисс Эммет. Давайте не будем. Ни к чему вмешивать в это дело полицию.