Джеймс Херлихи - Полуночный ковбой

Но Риччио обладал специальностью, которая куда лучше служила ему: он был карманником. Но и тут ему не особенно везло. Не раз его во время работы хватал за шиворот некто, вдвое выше его ростом, и без всяких сложностей отволакивал к полисмену, и Риччио приходилось терять последние остатки достоинства, унижаясь и ссылаясь на свою искалеченную ногу. Более искушен он был в других формах краж, но эти варианты требовали большой отдачи по времени, и порой ни к чему не приводили: он мог подцепить в баре незнакомца и пуститься с ним в оживленную беседу, чтобы улучить момент, спереть у собеседника кошелек, но случалось, что он впустую проводил так несколько часов и покидал бар лишь с мелочью в кармане и парой кружек пива в желудке.

Джой с отвращением относился к таким операциям («Мне от них рвать хочется!») и старался не иметь ничего общего с прибылью, которая порой доставалась Риччио. Тому приходилось придумывать совершенно невероятные истории, чтобы объяснить происхождение денег, в противном случае Джой отказывался даже прикоснуться к купленному на них гамбургеру и целыми днями ходил с вытянутым лицом.

Но Джой все же не забывал дружеских чувств, охвативших его при первой встрече с Риччио, и в течение этих недель ему казалось самым страшным — возможность опять остаться в полном одиночестве. Хотя он освободился от груза одиноких лет и полностью существовал в потоке нового времени, все же воспоминания о них не исчезли окончательно, бросая сумрачную тень на настоящее, как чудовища из ночных кошмаров, черные и безжалостные, готовые снова и снова погрузить его в бездонную пучину одиночества.

Таким образом пара проболталась весь октябрь, и когда ударили ноябрьские холода, в их жизни по-прежнему не происходило ничего достойного внимания.

Дни были похожи как две капли воды, и ощущение, что он загнан в угол, без всякой надежды, что дела пойдут лучше, вызывало в Джое беспокойство и возбуждение, от которых он по-настоящему страдал. Словно Манхеттен был его камерой, стены которой сдвигаются с чудовищной быстротой, и он обречен метаться меж них, пока они окончательно не сомкнутся, придавив его.

То один, то другой маялись простудой. Особенно страдал Риччио: его голос обрел густые интонации баса-профундо, что Джой находил особенно смешным у такого коротышки. Он глотал жаропонижающие и пил сироп от кашля в таком количестве, что у него постоянно кружилась голова и совершенно не хотелось есть. Время от времени он заставлял себя съесть лишь несколько ложек супа в баре у Херши. И, конечно, кофе. Этот напиток он мог пить всегда и везде и, естественно, курить сигарету за сигаретой. Риччио не вынимал сигареты изо рта, и Джою казалось, что в табаке есть какая-то жизненная субстанция, которую может извлекать оттуда только Риччио.

Ноябрь был суровым месяцем для тех, кто, как они, скитались по подъездам — холодным, сырым и ветреным. И похоже, что по мере того, как все более и более ухудшалась погода, им придется все больше и больше времени проводить на улицах. Конечно, они испытывали искушение как можно больше продлевать ночные часы, когда они находились в своем убежище в доме с перекрещенными окнами. Но излишне долгое пребывание в этом месте так угнетало их, что они начинали ненавидеть свое укрытие. Оно давило их. Они как-то понимали, что уж если его выбрали, то сетовать не на что. Никакой волшебник не постучится к ним в двери и не приподнесёт им удачу или хотя бы жратву. Это было им ясно, и поэтому так приятно было лежать по ночам в захламленном, но безопасном укрытии, погрузившись в сон. Но просыпаться при свете дня и видеть, как в комнату падают тени от крестов, намалеванных на окнах, словно намекая на их положение, было так неприятно, что даже удобства начинали тяготить их. Нет, на эту тему они не говорили. Не было смысла. Какая бы ни была омерзительная погода на улицах, как бы муторно они себя тут ни чувствовали, каким бы привлекательным ни казалось это место по сравнению со скитанием по улицам, к полудню они покидали его.

На улицах и в витринах магазинов появились первые признаки приближающегося Рождества. Но к ним праздник не имел никакого отношения. Они вели то же самое однообразное существование. Как-то Риччио явился с пальто на подкладке из козьей шкуры и преподнес его Джою в качестве подарка. Он заверил его, что оно было преподнесено ему торговцем верхней одежды в обмен на небольшое одолжение, но у Джоя были основания считать, что Риччио просто украл его в кино. Он сказал, что нельзя приносить украденную вещь, не убедившись, что у владельца есть другое пальто и прекратил сетования Риччио тем, что кинул пальто в угол. Джой продолжал таскать свою желтую кожаную куртку, на которой так и осталось пятно от кетчупа. Он уверял, что ему не холодно, но его постоянно била дрожь, и он то и дело находил предлоги забежать в магазин или куда-нибудь в фойе или в вестибюль.