Виктор Пронин - Кандибобер(Смерть Анфертьева)

Остальное как бы растворялось в темноте, как бы не существовало вовсе. Анфертьев прощался с жизнью, которая еще имела для него значение, но с каждым днем отдалялась. Зато все ближе становилось нечто угрожающее и бесформенное. Оно притягивало к себе, как пропасть. Анфертьев не мог остановиться, все ближе подползая к ее краю, чувствуя шорох камней под собой, пытаясь вытянуться вперед, руками нащупать провал. И наступил момент, когда его ладони ощутили пустоту — пропасть была на расстоянии вытянутой руки. Другими словами, через неделю обещали зарплату и квартальную премию, а это означало, что в кассе окажется около пятидесяти тысяч рублей.

Здесь, в лаборатории, Анфертьев решился наконец задать себе несколько вопросов, решился ответить на них. Не до конца, не откровенно, но давайте согласимся, ребята, что даже наедине с самими собой мы стараемся найти для наших поступков причины поблагообразнее, такие, чтоб не стыдно было в приличном обществе раздеться, простите, раскрыться. Не отрывая взгляда от волн проявителя, перекатывающихся от одного края ванночки к другому, глядя на завалы металлолома, которые возникали на снимке все отчетливее, становились все тяжелее и внушительнее, спросил Анфертьев у себя:

«Скажи, Вадя, на фига тебе сдался этот Кандибобер? Зачем?»

"Лучше спросить — почему? Потому, что жизнь моя пуста, я не знаю, как изменить ее, как измениться самому. Мой труд не дает мне ничего, кроме зарплаты.

Но я не могу работать только для зарплаты".

«Какой бы она ни была?»

«Да если Подчуфарин будет платить мне не сто рублей, а двести, триста — Общество сказало мне: не стоит жить ради денег. Я убедился, что это правда».

«Но ты идешь на... ради денег?»

«Наверное, я запутался. У меня нет сил ждать пока кто-то решит, что мне уже можно жить не на сто рублей, а на сто десять».

«Ты хочешь бросить вызов?»

«Разве что вызов самому себе. Я не хочу умирать заводским фотографом».

«А кем бы ты хотел умереть?»

«Я согласен умереть и фотографом, но перед этим должен хоть что-нибудь предпринять, чтобы этого не случилось. Предпринять — это главное. Независимо от результатов. Зачем люди лезут в горы, поднимаются на вершины, которые никому не нужны? Зачем погружаются на морское дно, зная заранее, что, кроме расползающихся червяков, там ничего нет? Зачем люди прыгают с парашютом, зная, что внизу их не ждут ни друзья, ни враги? Зачем?»

«Ты решил испытать себя Сейфом?»

«Можно сказать и так, хотя я не уверен, что это будет правильно».

«Женись на Свете — это и приятнее, и безопаснее. А тревог, волнений, суеты будет не меньше, чем с Сейфом».

«Я так бы и поступил, приди мне эта мысль раньше».

«А что мешает сейчас?»

«Сейф стоит на дороге, я не могу его обойти. И не хочу».

«Тебе не кажется, что ты тронулся?»

«Я думал об этом... Очень даже может быть».

Неожиданно раздался несильный, но внятный стук в дверь. Анфертьев вздрогнул, бросился что-то убирать, но тут же опустился на стул. Прятать было нечего. Кроме мыслей. «Ну даешь, Вадя», — пробормотал Анфертьев и, опустив снимок с металлоломом в закрепитель, откинул крючок. Света проскользнула едва приоткрывшуюся дверь, тут же быстро закрыла ее за собой: она уже знала, как надо входить в лабораторию, когда внутри горит красный свет.

— Привет, — сказала она. — Все ушли на обед.

— Это хорошо. — Анфертьев поднялся, обнял Свету запустив пальцы в ее волосы. — Какая ты молодец, что пришла... Ты не возражаешь, если я тебя поцелую?

— Не возражаю.

— Это хорошо, — повторил он, прижимая ее к себе — Как я тебя люблю, если бы ты знала, как я тебя люблю, — шептал Вадим Кузьмич, глядя в ее темные при красном свете глаза.

— Скажи лучше, что я тебе нравлюсь.

— Почему лучше?

— Меньше ответственности.

— Я не хочу уменьшать свою ответственность.

— Как жаль, что у тебя здесь только стул...

— Я знаю место, где есть и другая мебель, не такая жесткая.

— Где? — спросила Света.

— У тебя дома.

— Кроме мебели, у меня есть еще и соседи.

— Гори они синим огнем.

— Хорошо, — сказала Света. — Но мы должны прийти раньше их.

— Придем.

В этот вечер Анфертьев впервые побывал у Светы. Это была трехкомнатная квартира. В одной комнате жили молодожены с неимоверно крикливым ребенком, во второй две сестры, состарившиеся в этой коммунальной квартире. Сестры были на удивление одинаковы в повадках, обе считали себя здесь хранительницами очага, носителями нравственности, обе ходили в длинных цветастых халатах, шаркали шлепанцами и оберегали Свету.