Виктор Пронин - Падай, ты убит!

— А где жил?

— В фотолаборатории. Среди проявителей, закрепителей и этих... осведомителей.

— Что-то унюхали?

— А! Какой-то псих донес в пожарную инспекцию. Так, дескать, и так, спит в служебном помещении. Не положено. Как бы пожара не случилось. Представляешь, я с девочкой беседу провожу, о жизни рассказываю, о себе, ее расспрашиваю, время идет, ночь... И вдруг — стучат! Представляешь?

— И что? Конфуз? — улыбнулся Шихин.

— Никакого конфуза. Я взял кочергу и гнал их три квартала. Участкового, пожарника и коменданта. Три квартала, понял? Думаю, не догоню, так согреюсь. В Салехарде, по снегу, в шлепанцах на босу ногу. Представляешь?

— А девочка?

— Девочка хорошая оказалась... Чаю за это время вскипятила, хлеба нарезала, постель приготовила... Когда вернулся, мне из бороды снег выбирала. Очень хорошая девочка. Затейница из Дома культуры. После этого скандала пришлось, конечно, сматываться в двадцать четыре часа. Девочка обещала помнить... Как она пляшет, как поет! Не говоря уже... Нет, не буду.

— А в водители надолго?

— Как получится, ребята, как получится... Пока езжу. Живу. Дышу. И крыша над головой. И пропитание. И друзей вот повидать удается. И ладно. Пусть. Там видно будет. Жизнь покажет. Авось.

Он замолчал, прислушиваясь к влажному шуму сада. При вспышках молний было видно, что дождь совсем рядом стоит сплошной стеной. Гром раскалывался с таким оглушительным треском, что казалось, будто где-то там, в ночном поднебесье, действительно что-то раскалывается вдребезги, осыпается потускневшая штукатурка, а утром из-под нее покажется чистое, обновленное небо.

— С фотографией завязал?

— С фотографией... — Ошеверов поморгал светлыми ресничками, потер тяжелыми ладонями толстые заросшие щеки, поводил головой из стороны в сторону, словно что-то мешало ему дышать. — Завязал. Нету духу, ребята. Духу нету. Фотками нельзя заниматься без азарту. Ничем нельзя заниматься без азарту. Блоху, и ту не поймаешь.

— А как Зина?

— Зина? — с удивлением переспросил Ошеверов. — А кто это?

— Как кто, жена твоя!

— А... Съехала. Не то пятый, не то седьмой раз съехала. Вывезла гардероб, диван и этот... и как его...

— Холодильник, — подсказал Шихин.

— Да, и холодильник. А ты откуда знаешь?

— Сам же говоришь — седьмой раз.

— Вообще-то да... Я вот подумал — не заняться ли мне... Это... Арбузы разводить. Или роман о скифах напишу. Не знаешь, сколько за роман платят?

— По-разному. Но не так много, как за арбузы.

— Понятно. Начальству больше, подчиненным меньше...

— Какие подчиненные в литературе? — спросила Валя. — А что, нету? Это хорошо, это мне подходит... Только вот не верю я, что где-то есть место, где ни начальства, ни подчиненных... Такого не бывает. Без начальства жизнь остановится. Начальники — это отцы наши родные. А жены — пушки заряжены. Никогда не знаешь, когда бабахнет. Живешь, как на войне, ребята.

Шихин даже не улыбнулся столь неожиданным колебаниям Ильи, тот в самом деле мог заняться и арбузами, и романом. С равным успехом. Но Шихин знал, что не будет у Ошеверова успеха нигде, чем бы он ни занялся. Слишком непоседлив, неспокоен, непредсказуем.

Поговорили о друзьях, оставленных в родном городе, посплетничали, посмеялись. Истории, приключившиеся с ними, пересказывались постоянно, стоило им только встретиться, выпить по стакану вина, по стакану чая. Шихин и Ошеверов еще раз рассказали друг другу, как карманники украли у Жорки Верстакова диссертацию, а потом потребовали за нее бутылку водки, и Жорка долго колебался и раздумывал, пока жена сама не отнесла поллитровку и не забрала у карманников потрепанную папку с чертежами, схемами, графиками, отражающими горное давление в пустотах. Потом напомнили друг другу, как Иван Адуев слал себе телеграммы и с днем рождения поздравлял, актерами подписывался, учеными, маршалами, все якобы его чтили и торопились засвидетельствовать и пожелать. Адуев народ собрал к столу и знай телеграммы вслух зачитывает, а от поздравления министра обороны даже прослезился, не смог до конца дочитать. Припомнили, как Васька-стукач на свою жену анонимку написал, пытаясь уберечь ее от неверности и прелюбодеяния, но его затея вскрылась, и был позор, срам, все смеялись, показывая на Ваську пальцами, любопытствовали — не чешутся ли рога, когда растут, не давят ли, не зудят ли по ночам, не стоит ли проделать в шляпе дыры для тех же рогов, нельзя ли их использовать в домашнем хозяйстве, например кашу помешивать, или галстуки вешать, или неверной жене спину чесать? В общем, все получилось смешно и печально. Это были злые шутки, но Васька-стукач их заслужил своей неустанной совместительской деятельностью.