Виктор Пронин - Падай, ты убит!

Самоделка Толика Шаповалова? Еще лучше, потому что в ней больше всего той необъяснимой желтоглазой хищности, которая смотрит из каждого орудия убийства, охоты, мести. Сталь, предназначенная для стратегических ракет, умеющих преодолевать тысячи заатмосферных километров, космический холод и безвоздушное пространство, чтобы донести, доставить в целости и сохранности бомбу до далекой заокеанской цели, так вот эта сталь, обработанная и обласканная мастеровитыми руками Толика Шаповалова, превращенная в нож — с охотничьими рисунками, травлениями и гравировкой, лежит на столе Автора и взывает к его чести и безжалостности.

Взывать-то она взывает, да вот рядом грязно-серая шариковая ручка, которую противно взять в руки, расслоившийся фанерный стол, переживший времена оттепели и застоя, чашка все с тем же грязно-серым чаем... И все это толкает к словам облегченным, решениям простоватым, мыслям ленивым, а то и откровенно корыстным. А за окном строят детский сад для каких-то юных начальников. Вы думаете, стройка эта со странным смешением дешевой халтуры и тяжеловесной добротности не влияет на качество строк, па их смысл и искренность? А утка! Ведь свою же родимую, в очереди выстоянную утку описал Автор, чуть ли не силком запихнув ее в Адуева, благо тот не возражал, и если добился какой-то убедительности, то только потому, что тухлую тушку ее совсем недавно Автор с гневом запустил в форточку, ловко угодив с пятого этажа в мусорный ящик. Но до сих пор она маячит у него перед глазами, убивая возвышенные мысли и устремления. И что-то нехорошее осталось в душе, что-то такое, в чем не признаются, с чем можно бороться лишь молча и в одиночку.

Какая возвышенность, какие устремления...

Ну ладно, высунулся в форточку, подышал свежим воздухом, полюбовался на детский сад, на пар из котельной, бросил взгляд на черную собачонку у соседнего дома, которая, как и многие из нас, безудержным криком и скулежом добывает себе на пропитание, радуя хозяев неустанным усердием и показной храбростью, полюбовался редкими снежинками, сводной голубино-вороньей стаей у мусорного ящика. Сегодня, накануне Нового года, в нем оказались ласты — остатки чьей-то разрушенной мечты о летней свободе, о синем море, о прекрасном подводном царстве. Не удалось кому-то скрыться от действительности, настигла его, как Баба-Яга Ивана-царевича, отобрала игрушку и выбросила в мусорный ящик, а самого снова усадила за канцелярский стол. А рядом на дереве осторожно повешено детское пальтишко — авось кому сгодится...

Захлопнул форточку и снова на службу, на Подушкинское шоссе, на террасу, освещенную слабой лампочкой и серым, едва заметным рассветом. Снова к Игореше и Ошеверову. Предстоит тяжелая работа. Надо заставить их по очереди взять ружье в руки. Им предстоит стреляться, как не покажется это невероятным. И в наше время, когда космические корабли бороздят черное пространство, когда ледоколы тоже что-то там бороздят, когда с невероятным успехом идет оздоровление общества, — стреляются. Знаю иркутскую историю, когда на кладбище стрелялись самые близкие друзья, знаком с тем, что произошло в Днепропетровске, при мне случилось нечто похожее на Сахалине. Господи! Да я сам стрелялся! Правда, давно это было, но вопросы на кону стояли самые серьезные — честь! Достоинство! Никакие деньги не заставят вас стреляться, никакие убытки и доходы, только честь и достоинство. И выясняется, что есть они у нас, есть! Они искажены, изуродованы, как ноги японских красоток в деревянных колодках, как черепа жрецов майя, как жертвы компрачикосов, выросшие в глиняных сосудах, — великие вожди все пытались придать нашим чувствам и представлениям правильные геометрические формы. И запихивали нас под обложки мыслителей, запеленывали в красные знамена, заклеивали глаза газетными листами, намертво обвязывали головы всевозможным идеологическим тряпьем, чтоб, не дай Бог, мысли наши не развились в непредсказуемом направлении.

Но кое-что осталось.

И потом, знаете... у инвалидов родятся полноценные дети. Без ног мужик, без рук, от головы осталось какое-то приспособление для кепки, а ребеночек — будь здоров. Авось и нам повезет, авось и у нас родятся детишки без болезненного самолюбия, взращенного в очередях, без чувства бесконечной вины и нечеловеческой благодарности за счастливое детство.

А я действительно стрелялся и хорошо помню, как стрела, пущенная с противоположной стороны оврага, вдребезги разбила мою мощную послевоенную пуговицу, оставив синяк на груди. Так что чувства человека, который стоит на открытом пространстве и видит, как в него целятся, мне знакомы.