Виктор Пронин - Падай, ты убит!

— Шаман был прав, — сказал Ошеверов.

— Падай, Игореша, ты убит, — сказал Шихин, с улыбкой глядя на Ююкина.

— В каком смысле? — спросил тот, бледнея.

— Конечно, в переносном... Это мы в детстве в войну играли... Ружья и винтовки делали из подсолнечника. К осени стебли высыхали и становились пустотелыми, и если их удачно обрезать, обработать корневище, то они походили на странные пистолеты, ружья... Ползаем мы в помидорных кустах, в картофельных зарослях, в кукурузных джунглях, увидим противника и кричим: «Кх! Кх!» Дескать, выстрелил. А он ползет. Тогда и кричишь: «Падай, ты убит!» Зачем ты это сделал, Игореша?

— Что сделал, Митя?

— Зачем ты написал этот донос?

— Ты уверен, что его написал я?

— Разве все происшедшее не доказывает...

— Все происшедшее доказывает лишь то, что я взял письмо из пиджака, принадлежащего нашему другу Ошеверову. Да, письмо я взял. И бросил его сквозь щель в полу. Вот и вся моя вина.

— Ты хочешь сказать... — начал Ошеверов и в растерянности замолчал.

— Да, Илюша, да.

Наступила неловкая пауза, все молчали, и даже в раскачивании ружья, подвешенного на гвоздь, была какая-то неуверенность.

— Хорошо. Зачем ты выкрал письмо? — спросил Ошеверов.

— На всякий случай.

— Отвечай, Игореша. Сейчас все как-то уж всерьез пошло...

— Я боялся, что письмо написала Селена.... И решил пресечь дальнейшие разоблачения.

— Селена? — удивился Шихин.

— Я? — Селена указала на себя пальцем, изящно изогнув руку так, что указательный палец, украшенный перламутровым ногтем, уперся как раз между грудями. — Игореша! Зачем! Мне-то зачем?!

— Ну... Уже коли мы об этом заговорили... Ни для кого не секрет, что у тебя с Митькой особые отношения. Подожди, — Игореша поднял руку, останавливая Селену, готовую взорваться гневом. — Я не утверждаю, что вы вместе спите или когда-то спали, вовсе нет... Но одно время ты очень переживала, когда у вас что-то затевалось... Митя, было?

— Видишь ли, Игореша, смотря что иметь в виду...

— Достаточно. Тебе, Селена, это не далось легко. Ты помнишь поездку с Митькой на остров, где вы были вдвоем и где у вас ни фига не состоялось, несмотря на то, что все должно было состояться, помнишь?

— Откуда ты об этом знаешь?

— Ты сама рассказала. И не один раз. Ты рассказываешь мне об этом каждый раз, когда у тебя что-то не получается в жизни — не берут сценарий, в троллейбусе уступают место, кто-то не видит тебя в упор. Этот маленький остров стал для тебя неким пределом невезения, обиды, унижения... Ты бредишь им. Когда у тебя температура за тридцать девять, в твоем сознании возникают остров, река, город на берегу... Как-то ты сказала, что ни перед чем не остановишься, но не простишь... Я запомнил эти слова, и когда начался разговор о доносе...

— Ты сразу подумал обо мне? Хорошего же ты мнения о своей жене!

— Не надо, Селена. Я хорошего о тебе мнения. А анонимка...

Это такая мелочь... Но поскольку сегодня, в эту ночь, ей придано столько значения... Я подумал, что ты в пылу женской обиды могла совершить нечто отчаянное... И решил, что лучше разбирательство прекратить. Да, я взял это дурацкое письмо из этого дурацкого пиджака.

Игореша закинул левую ногу на правую, поправил штанину и поудобнее откинулся на спинку плетеного кресла, оставленного старухами. Только благодаря Шихину, который медной проволокой прикрутил спинку к ножке, а ножку к сиденью да еще умудрился пропустить проволоку сквозь само сиденье, кресло оказалось вполне пригодным, и в нем можно было сидеть даже с некоторой изысканностью оскорбленного достоинства.

— Илья, ты не хочешь извиниться? — спросил Ююкин.

— Ты залез в мой карман? Залез. Одно это уже избавляет меня от извинений.

— А стреляться со мной ты передумал?

— Ночь продолжается, — ответил Ошеверов, подтягивая трусы и стряхивая с волос паутину.

А Шихин вспомнил — остров был. Песчаный, заросший ивняком остров на виду у всего города, шлюпка, тогда давали напрокат шлюпки, и весла, плескающиеся в холодной чистой воде, с еще талыми струями. А солнце уже пылало. Они с Селеной обгорели тогда до озноба и возвращались в прохладных сумерках. Город возвышался темной горой, покрытой множеством огней, над ними сияли звезды, рядом плескалась под веслами речная вода. Селена сидела на корме, и Шихин видел ее разочарование. Она чего-то ждала от него, а он или молчал или говорил какую-то чушь, отвечая чуть в сторону от смысла. На лодочной станции их беззлобно отругали за слишком долгое катание, потом они поднимались от реки крутыми улочками, выложенными булыжниками, — сглаженные временем камни чешуйчато сверкали в свете поздних фонарей.