Виктор Пронин - Падай, ты убит!

Вы думаете, кто это произнес?

Шихин?

Ничего подобного.

Не мог он этого сказать, сидя на деревянном полу, босой, с подкатанными штанинами и мокрыми волосами, прилипшими ко лбу. Слишком высоко для него. Так он мог только подумать. Но сказать... Нет. Это было бы неправдой, и Автор никогда не пойдет на то, чтобы приписать Шихину столь прочувствованную речь. Мы так не выражаемся. Мы говорим проще, стесняемся ясных и простых слов о собственных чувствах, мнениях, вкусах. Прибедняемся, стараемся выглядеть ограниченнее, опасаясь, что заподозрят в грамотности и интеллигентности. Это в нас осталось еще с тех времен, когда за такие дела попросту расстреливали.

Если Автор захочет передать разговор героев, он должен, независимо от того, пишет ли о киноактрисе, шофере, профессоре или самом себе, позаботиться о разумной доле цинизма, милой грубоватости, подпустить матерщинки, включить громкость. Автор вынужден идти на это, чтобы хоть немного приблизить речь своих героев к тому, как все мы выражаемся. Не правда ли, мы чувствуем себя польщенными, если начальство при нас выматерится? Это говорит о его доверии к нам, о его расположенности, а может быть, даже и о любви! Чего не бывает, мать его за ногу!

Ну да ладно. Вышеприведенный текст — авторское отступление, вложенное в уста любимого героя, будем так считать. Простим ему изысканность слога и возвышенность мыслей. Шихин в ответ на вопрос Игореши, не кощунствует ли он, ответил просто:

— Да нет, какое кощунство... Ведь я и в самом деле оказался здесь благодаря доносчику.

— И ты не возражаешь, если он и впредь будет столь же внимательно заботиться о тебе? — быстро спросил Монастырский и на всякий случай рассек воздух ладонью.

— Думаю, ему пора и о других позаботиться, — улыбнулся Шихин.

— Конечный результат доноса предсказать невозможно, — заметил из темноты коридора Васька-стукач и тем напомнил, что он здесь или, лучше сказать, что он на посту.

— Почему? — спросил Шихин.

— Смотря в чьи руки донос попадет, как к нему отнесутся, в какую папку положат, какие слова в уголке напишут... И потом, имеет значение международная обстановка, виды на урожай, цены на нефть...

— Ну ладно, — махнул рукой Шихин. — Значит, мне повезло, к доносу на меня отнеслись наилучшим образом. Во всяком случае, я ничего не потерял.

— Митя, ты в самом деле так думаешь? — спросил Ошеверов. — А хочешь, я скажу, что ты потерял?

— Валяй.

— Ты потерял квартиру, поскольку больше не мог оставаться в городе. Теперь твоя семья живет в халупе. Она может тебе нравиться, пожить в ней невозможно. Впереди зима, а здесь ни одной печи, которую можно затопить.

— Впереди лето, — улыбнулся Шихин.

— Ты каждый день с соседних свалок тащишь обломки кирпичей, дверные ручки, гнутые водопроводные трубы. Сегодня ты притащил вон ту старую раковину, чтобы жене и дочке было где умыться. Я, на тебя глядючи, присмотрел пару вполне приличных ведер и тоже притащил их...

— Спасибо, — кивнул Шихин. — Ведра пригодятся.

— У тебя, Митя, было то, что называется общественным положением. Ты был корреспондентом газеты. У тебя просматривалась судьба. Доносчик лишил тебя этого, теперь ты малюешь дурацкие плакаты для какой-то захудалой артели. Я не знаю, заботился ли он о государственной безопасности, волновала ли его безопасность личная или же врожденная пакостливость требовала удовлетворения... В любом случае, он поступил как последняя сволочь! — Крепкими словечками Ошеверов пытался вызвать в себе праведный гнев, и, похоже, ему это удалось. — Если бы он учуял в тебе порчу, он мог об этом сказать, предостеречь, мог бы с нами поделиться, а уж если написал донос, не приходил бы сюда, по крайней мере. Но он никому ничего не сказал, донос настрочил и сам явился. Зачем? Ищет новый материал? Некуда больше податься? Все еще беспокоится о прочности нашего рабоче-крестьянского правительства? Скажи, доносчик, получаешь пособие за свою бдительность? — Ошеверов обвел всех глазами, с каждым встретился взглядом. — У вас как платят? Одноразово? Или постоянное вспомоществование? Или только за особо важную информацию? — Ошеверов усмехнулся. — Вы не поверите, — проговорил он нервно, — но я знаю, кто доносчик. Только что посмотрел ему в глаза. Не знаю, как у него, а у меня что-то похолодело внутри. И мысль возникла — проживу недолго.

— Оказывается, вы ничего, ребята, — прозвучал медленный голос Марселы. — Сохранились.

— Благодарю вас, — поклонился Ошеверов. — Приятно знать, что я еще могу нравиться следующему поколению. Следующее поколение мне тоже нравится. Что-то в нем есть... Или чего-то нет...