Виктор Пронин - Падай, ты убит!

— Как ты думаешь, Марсела, чему можно завидовать? Чему можно завидовать страшно, до помутнения мозгов, до зубовного скрежета, до душевного неистовства? Чему?

— Не знаю... Машина, дача, деньги, любовница...

— Чепуха. Все это, Марсела, чепуха, потому что достижимо. Тяжко, накладно, хлопотно, но достижимо.

— Тогда... Слава?

— Слава — это нечто настолько неуловимое, непредсказуемое, что рассчитывать на нее, надеяться на нее, стремиться к ней — дело дурное и неблагодарное.

— Что же тогда?

— Спокойствие. Завидуют спокойствию, с которым человек живет, пьет вино, ест картошку. Многих бесит, когда они не замечают в ком-то зависти. Этого не прощают. Они видят в этом оскорбление, — Федулов положил руку на обнаженное плечо Марселы и принялся раскачиваться в гамаке, вызывая непристойный скрип крепления. Марсела улыбнулась понимающе, Федулов, поймав ее взгляд, незаметно убрал руку.

— Продолжай, — сказала она. — Я слушаю.

— Возьми того же Митьку Шихина. Слышала, что сказал Ошеверов? На него пошла анонимка. И парня тут же вышибли из газеты, вышибли из города, из собственной судьбы вышибли. Хорошо, что он сразу все скумекал и умотал. А некоторые десятилетиями пытаются доказать, что с ними поступили несправедливо. И не понять им, убогим, что такова и была цель — поступить несправедливо. Знаю одного типа... Ходит, клянчит, обивает пороги, трясет какими-то там заслугам и перед отечеством, заверяет, что исправился и вполне достоин хорошего обращения. Но ему не верят. И правильно делают. Он лукавит. Он затаил недовольство. Ему бы и рады все простить и возместить, но нельзя. Он заразный, в нем уже завелась бацилла непочтительности, и она рано или поздно даст о себе знать. Он болен. Он обречен. Ему нельзя давать никакой должности, нельзя пускать к людям, иначе от него могут заразиться. Его попытки оправдаться глупы и мелочны. Его отовсюду гонят, плюют вслед, а он никак не может понять происшедшего. Это еще и от самовлюбленности. А Митька все понял. В два счета. И молодец. Но донос-то был на него. Почему? Ведь, между нами говоря, он существо самое травоядное.

— Это травоядное существо писало довольно злые фельетоны, — заметила Марсела.

— Фельетоны нас не касались. А анонимку написал кто-то из присутствующих. Почему? Карьеры Митька не сделал. Нужно быть дураком, чтобы работать там, где он работал. Жилье у него и тогда, и сейчас — наихудшее. О зарплате и говорить нечего. Дите в поцарапанных очках, жена в халате, старухами оставленном, сам в штанах, которыми давно нора пол мыть... А донос на него. Почему? Ююкины на машине ездят, моя — кандидат наук, у меня самого американские джинсы, которые по нынешним временам стоят приличного состояния, у твоего Адуева военная пенсия, независимый источник дохода, Анфертьева баба кормит, да и сам он на снимках подрабатывает, Вовушка, Васька-стукач...

— Может, Васька-стукач? — предположила Марсела.

— Он стукач, а не анонимщик, — весело сказал Федулов, спрыгивая с гамака. — Это все равно что медвежатника обозвать карманником. Так вот, несмотря на все это, Митька спокоен. Никому не завидует. Более того, я подозреваю, что он тихонько посмеивается над нами.

— Не замечала...

— Посмеивается. Что-то он знает о себе такое, что дает ему право...

— А может, он знает что-то не о себе, а о всех вас?

— Ты хочешь сказать, что в каждом он видит что-то забавное? — озадаченно переспросил Федулов. — Не знаю, не знаю... Во всяком случае, ему с нами почему-то интересно, он никого не гонит, хотя кое-кого стоило бы... Например, твоего Адуева.

— Почему? — спросила Марсела с любопытством.

— Какой-то он спесивый... Ходит и по сторонам оглядывается — не покушается ли кто на его честь и достоинство.

— Немного есть, — со смехом согласилась Марсела.

— Смотри, что получается... Начинаю с Митькой говорить, несу чушь, знаю, что несу чушь, но вижу в его глазах интерес. Я, естественно, завожусь впадаю в раж, в треп, в визг, расправляю крылья! Чтоб, значит, оправдать его надежды. А потом прикидываю — не смотрел ли он на меня как на диковинку невиданную? А? О! У! — Федулов поправил воротничок с вышитым цветочком, передернул плечами — чтобы вырез был и достаточно глубок, и в меру скромен. — И ты хочешь, чтобы на такого человека никто не написал?! А жить тогда зачем?

— А ради этого стоит?

— Только ради этого и стоит! Ну, может быть, еще чтобы поболтать немного с тобой... В не столь оживленном месте.

Федулов, о, этот старый словоблуд, болтал без умолку, завлекая Марселу в дебри двусмысленностей и срамных намеков, рассказывал о том, как строил космодром Байконур, как однажды чуть было не улетел на Луну вместо автоматической станции, поскольку по весу и по гладкости форм с нею полностью совпадал, как с помощью одной из своих предыдущих жен пробрался на Центральное телевидение, его ботинок попал в кадр и сто миллионов человек смотрели несколько секунд на его ботинок. Марсела посмеивалась, но Федулов не врал. Как специалист по подземным коммуникациям, он действительно привлекался для работ на Байконуре, а в кадре был не только его ботинок, но и ухо, правда, со спины.