Евгений Богат - Ахилл и черепаха

— Это он, — сказала женщина. — Я вижу, вы даже не слышали о нем… Он вывел замечательные сорта. И назвал их «Фантазиями». Белые лохматые георгины, большие, как человеческое лицо.

— Он ботаник?

— Нет, — ответила женщина. — Он инженер, строил железные дороги. А в молодости семь лет воевал. Сначала в армии генерала Брусилова, потом в Конной армии Семена Михайловича Буденного. Цветами он занимался, как говорят, для души. Вы садитесь.

Мы сели. Я посмотрел на хозяйку, на ее старое лицо, темное от солнца даже зимой, и подумал: наверное, она внесла в его жизнь сад, сирень, георгины. И я высказал ей это.

— Вы ничего не понимаете, — ответила она. И, точно извиняясь за нечаянную резкость, начала тихо и мягко — Я работала секретаршей. Стучала на машинке и подшивала бумаги. Бедно жила. Я не о деньгах говорю. Вечерами ходила на фильмы с участием Веры Холодной. Однажды в кино не попала, пошла на вечер поэтов. И там познакомилась с ним. Он был еще в военном, но называл себя в шутку вечным студентом Петербургского политехнического института…

Помните чеховскую «Душечку»? — Женщина улыбнулась. — Раньше я не задумывалась о том, интересно ли строить железные дороги. А сейчас для меня не было ничего в мире замечательнее этого дела. Хотя мы и не строили, а только мечтали об этом — был нэп. Днем он бегал в поисках работы, а вечером мы раскладывали на столе географическую карту и строили железные дороги. Он вел их по пустыням и в горах. Особенно любил тоннели и мосты. Вот и я с ним будто бы поднялась на высокий мост, видно далеко, и чуть кружится голова. В общем «советская душечка», как он смеялся… Потом мы уложили наш единственный чемодан и уехали строить железную дорогу не в мечтах, а на самом деле. Она шла по торфоразработкам, обыкновенная узкоколейка, вокруг лежали болота. В жизни я не видела мест более унылых! Там, — на торфоразработках, одна женщина выращивала в комнате цветы, но я не думаю, что все началось с них… Хотя раньше он никогда не заговаривал со мной об этом. За исключением одного раза, в самый первый наш вечер. Но то были стихи…

— Вы их не помните?

Она посмотрела мне в лицо.

— Вы-то сами выводите новые сорта? Ничего, вы еще можете начать, он тоже начал в ваши годы. Это налетело на него, как вихрь. После торфоразработок он строил дорогу на Севере. Там на полустанке посадил летом первые георгины. И даже не увидел, как они расцвели. К осени мы переехали на восток. Он называл себя первым странствующим садоводом. Смешное сочетание слов — странствующий садовод… Особенно полюбились ему георгины. Может быть, за мужественность. Их родина — мексиканские горы, и они не боятся холодных ночей. Но вернее — за красоту. И за то, что они, как человеческие лица, — что ни соцветие, то иное выражение, иные краски. Вы не смущайтесь, что еще не вывели ни одного нового сорта. Начинайте… Поначалу вы будете радоваться, как ребенок, любым изменениям в форме или оттенках, а после захотите большего. Вобрать в одно соцветие все краски осени, даже серебристость паутины. Он тоже начал с малого. И я разделила его новое увлечение…

Комната наполнилась красноватым отблеском зимней зари. Он лежал на всем покойно, холодновато, и только на лице и на руках женщины казался теплым, подобно отсветам живого огня. Она повернула голову к угасающему в окнах январскому дню.

— Однажды был необыкновенный закат. Не зимой, осенью. Через много лет после торфоразработок. Он уже построил много дорог и вывел много сортов георгинов… И мы состарились… Сидели с ним в этом саду. Удивительные закаты в Москве. Мы видели заход солнца на море, и в степи, и в горах, но в тот вечер московское небо было красивее. Мы говорили о том, что ни одному художнику ни разу не удалось перенести это на полотно. И он загорелся: перенести можно! Не на холст, на георгины. И уже не небо, а земля будет вызывать возвышенные мысли. Это было в последнюю мирную осень перед Великой Отечественной войной. Третьей большой войной за нашу жизнь…

Она отвела лицо от зимней неяркой зари, посмотрела на фотографию веселого человека в буденовке, опять повернула голову к уходящему дню.

— У нас часто гостил Володя, сын его сестры. Юноша девятнадцати лет, любимец Геннадия Ивановича. Наш ребенок умер. Но дети жили у нас все время, с весны до осени. Мои родственники или его, а иногда и чужие. Началась война — дети разлетелись. Он работал в Наркомате путей сообщения и даже ночевал там. Я оставалась одна. Вокруг рыли траншеи. В конце лета хорошо расцвел новый сорт «Фантазия номер два», с тонкими закрученными лепестками, синими, как сумерки…