Петр Проскурин - Число зверя

— Хорошо… Не надо ни о чем больше, я уже ухожу, не беспокойся. Ты же знаешь, мне нечего собираться, все мое всегда со мной. А ты… у нас почти не осталось денег, их не хватит даже на один билет до Москвы, я думал…

— Сережа, дорогой мой, как же я тебе благодарна! Обо мне не беспокойся, на мое колечко хозяйка вчера бросала весьма выразительные взоры, — представляешь, даже в лице слегка переменилась. Помнишь, приносила нам вино и виноград? Здесь дело, как говорил классик, в шляпе. Сережа…

— Мне не хотелось бы, кольцо очень красивое и дорогое…

— Плевать! Есть в жизни вещи дороже…

Тут Ксения кинулась ему на грудь, разрыдалась, затем запрокинула заплаканное, залитое слезами лицо, и Сергей Романович, к своим тридцати годам прошедший и верхние этажи, и темные подвалы жизни, привыкший к ее жестокости, почувствовал подступавшее ожесточение.

— Не надо, Ксюша, ты меня не хорони, — попросил он, целуя ее мокрое лицо. — Я — живучий, мы еще встретимся. А теперь, убей меня Бог, я хочу попрощаться с тобой по настоящему, зря ты одевалась…

— Сережа, Сережа, ты же обещал… Сережа…

У нее не было сил сопротивляться, да она и не хотела; ветреный, ненастный рассвет рвался с моря, бросавшего на берег вал за валом; ветер достиг сумасшедшей силы, и прочный каменный дом, казалось, вздрагивал и охал, крыша грохотала, и порывы ветра каким то образом проникали сквозь прочные стены и гуляли по комнате. Ксения обхватила его крутую шею, прижимаясь к нему все сильнее, и провалилась в резкую, слепящую тишину — она падала долго и не сразу смогла прийти в себя, с ней словно случился обморок, она слышала усиливавшийся ураганный ветер, слышала море, но открыть глаз не могла, и голос ее не слушался. Она подумала, что уже умерла, и даже как то обрадовалась этой мысли — теперь ни о чем не нужно было беспокоиться, теперь ей абсолютно ничего не нужно, и даже сам Рашель Задунайский ей теперь не страшен; она освободилась сразу от всех своих забот и обязанностей. И в то же время она почувствовала свое полное одиночество и заставила себя открыть глаза и приподняться — никого рядом больше не было. Помедлив от растерянности, она истово несколько раз перекрестилась.

Она стояла у двери своей московской квартиры и все никак не решалась нажать на кнопку звонка. Наконец она с трудом подняла онемевшую руку, и услышала из за двери знакомый, больной голос, хрипло отозвалась, и увидела смятенное, постаревшее лицо Устиньи Прохоровны с сумасшедшими глазами, готовыми выскочить из орбит; предупреждая готовый вырваться вопль, старушка зажала ладонью свой темный рот и, пятясь назад в прихожую, несколько раз перекрестилась, шепча «Господи, помилуй, Пресвятая мати Богородица, с нами крестная сила, изыди, изыди, нечистая!», затем с неожиданной силой втянула бледную Ксению в прихожую, с силой захлопнула дверь, кинулась на шею своей любимице и не то зарыдала, не то захохотала, и очевидно, уже вовсе неосознанно бросилась к двери и защелкнула ее на замок. «Все, все, никого не пущу, — бормотала про себя Устинья Прохоровна, — пусть дверь ломают… Нету нас дома, нету — и все тут! И не будет! Нету!» И Ксения еще раз почувствовала, сколько пришлось претерпеть за последнее время этой кроткой душе, но случившееся и не поддавалось обычным меркам, Ксения и сама, даже если бы и захотела, не смогла бы ничего объяснить. Она прошла в гостиную, рассеянно оглядевшись, опустилась в кресло рядом со старинным бронзовым торшером в виде Афродиты, выходящей из моря, — светильник был искусно укреплен на голове богини. Пришедшая немного в себя Устинья Прохоровна пододвинула к торшеру и свою низенькую скамеечку, хотела присесть рядом и тут же вновь всполошилась, бросилась на кухню.

— Чаю, чаю, сейчас чаю поставлю! Господи Боже… что же это такое творится, — бормотала она себе под нос, часто появляясь в дверях гостиной и встревоженно вновь и вновь оглядывая Ксению, словно опасаясь, что нашедшаяся беглянка вот вот опять исчезнет.

— Няня, не надо, ничего не надо, иди сюда, посидим, — попросила Ксения. — Давай лучше немного выпьем, надо успокоиться. У тебя есть вино?

— Полно! — тотчас откликнулась Устинья Прохоровна. — Кто же его тут пил? Как было, так все и стоит… Господи, Пресвятая Богородица… что ж это я, совсем очумела… Господи, Ксюшенька, а вещи у тебя, что, на вокзале остались?

— Веши? — удивилась Ксения, и легкая тень тронула ее глаза. — Нет никаких вещей, все при мне. Ты только ничего пока не говори, не спрашивай, я тебе потом все расскажу…