Петр Проскурин - Число зверя

В широко открытых и грустных глазах Сергея Романовича отражалось пламя свечи, и непонятный свет проникал в него все глубже, к самому сердцу; он ощущал или, скорее, как бы отмечал это трепетное и неодолимое проникновение особым внутренним чувством. Жаль, конечно, жаль, повторял он, многое припоминая. Разумеется, даже у него, закоренелого индивидуалиста и циника, были свои слабости и отступления от правил, и у него были верные люди и подельники, помогавшие ему в особо трудных случаях, когда никак нельзя было обойтись без посторонней помощи, но все это держалось на незыблемом честном слове и железном законе, — в таких делах он был не первым и не последним. Ему становилось все горестнее и неуютнее в мире.

Субботняя атмосфера в этом древнем храме, служба, славящая Господа Бога и взывающая к благоволению в человеках, укрепила дух Сергея Романовича, и остаток вечера он провел в уютном ресторанчике в Эрмитажном саду, за отдельным столиком. В почтительном безмолвии поднял он стопочку, вторую и третью, как это и положено православному человеку, за упокой души новопреставленного раба Божия Егория, отстраненно отметил несколько красивых женских лиц и ночевать отправился за город. А почему, он и сам не знал — просто ему было грустно и странно. Увидев его на пороге, хозяйка стоявшего в глубине глухого, запущенного сада двухэтажного особнячка, находившегося чуть ли не на окраине престижного дачного поселка Восход, даже всплеснула руками от радостного изумления, и ее румяные щеки с задорными, аппетитными ямочками в свете тусклого фонарика над крыльцом заметно разгорелись. Она запахнула ворот шелкового короткого халатика и с готовностью протянула руки.

— Открываешь с первого стука, непуганая… а?

— Ой, Сергуня! Не сказал, не предупредил! Жду, жду, какой месяц жду, а он — вот он! Ой, Господи! Сергуня, проходи! У меня как раз жаркое поспевает.

— Одна?

— А как же? Ах, дорогой мой, я тебя знаю!

Кокетливо засмеявшись, она сильно и порывисто обхватила его за шею и несколько раз жадно поцеловала; он стоял, слегка улыбаясь, позволяя себя ласкать, затем, не выдержав, легко, несмотря на ее вальяжность, подхватил на руки, припал губами к обнаженной шее и, возбуждаясь от теплого запаха женского тела, шагнул через порог. И уже затем, переодетый в просторную, прохладную пижаму, сидя за столом, уставленным дюжиной разнокалиберных бутылок и хрустальных графинчиков, украшенным зажаренным индюком на большом фаянсовом блюде, обложенным моченой антоновкой, Сергей Романович, от природы воздержанный в чрезмерной еде и питье, поинтересовался:

— А что, Вер, неужто для себя одной такого знатного зверя зажарила?

— Один раз живем, подумаешь, — ответила она, и ее подзадоривающий по женски взгляд еще больше развеселил его. — Куда мне беречь? Видишь, дачка какая, вроде ничего себе, квартирка в Москве, тоже все таки трехкомнатная и в самом центре, кое какой прибыток имеется помимо зарплаты. Ты вот вроде обещал расписаться, второй год, дорогой мой Сергуня, жду, а?

— А ты знаешь, Вер, я из трудной командировки, — сообщил он, равнодушно позевывая, хотя в голосе у него и появилась вкрадчивая, чуть напряженная хрипотца; хозяйка чутко ее уловила, отпила из своего бокала и слегка прищурилась.

— Я уж не спрашиваю, в каких краях, все равно ведь не скажешь…

— С недельку у тебя отдохну, — сообщил он. — Смотри, если кто сидит в закутке, не выдержит…

— Ой, дурной, — радостно восхитилась Вера. — Да после тебя какой же мне бес нужен? Ждала подружку, собиралась прийти посоветоваться. Ты ее не знаешь, с братом у нее несчастье. У них на другом конце улицы дача, ты ведь даже не представляешь, какой у нас поселок. Одни знаменитости!

— Знаю и представляю, — не согласился он. — Очень нравится мне ваш поселок, кстати сказать.

— Еще бы, — простодушно протянула Вера и опять отпила из бокала. — Все академики да народные артисты, вон почти рядом дача Игнатова Нила Степановича, он еще с отцом дружил, каждый вечер ходили друг к другу в преферанс играть, пока отец был жив. Бывало, засядут под выходной на всю ночь, дым коромыслом! Я им коньячок подавала — такие крошечные рюмочки… Наша домработница Нюся всегда под выходной уезжала к себе в Москву…

— Ишь ты! Неплохо, домработница Нюся… а? Подожди, Вер, — остановил Сергей Романович хотевшую что то сказать хозяйку. — Ну что ты перескакиваешь с одного на другое, с Питера на Полтаву? Ты же о подруге начала.

— А что подруга? Да а… Анастасия… Да ты знаешь, я уже немножко расслабилась от радости. От радости, Сергуня! — уточнила она и указала на свой пустой бокал. — Налей, налей, Сергуня… Привыкла я при отце к хорошим винам… Спасибо, милый, спасибо. — Она подняла вновь наполненный бокал, полюбовалась на свет рубиново нежной игрой старого вина и со вздохом поставила перед собой. — Так вот, Анастасия Павловна Голикова, по мужу потом мадам Монастырская. Мы с ней с дури в геологический поступили, знаешь, время такое было, наслушались разной чепухи… Закончили вместе и только потом образумились, поняли, что мы всего лишь бабы и что не нужна нам эта дикая романтика…