Петр Проскурин - Число зверя

Брежнев помедлил, приглядываясь, и спросил:

— Стас, кто с тобой?

— Никого, Леонид Ильич, я один. Доброе утро.

— Слушай, Стас, — медленно, но все более осознанно заговорил очнувшийся от ночного дурмана, по прежнему немощный старик, защищаемый и оберегаемый всей мощью богатейшего и могущественнейшего на земле государства, и хотя слов его почти невозможно было разобрать, Казьмин их чутко улавливал. — Понимаешь, опять чертовщина, все снится, снится, а глаза открою — и ничего не помню… Или мы с тобой где то сейчас были?

— Нигде мы не были, Леонид Ильич, — стараясь не выдать своей жалости, бодро отозвался генерал, как всегда, несший свое дежурство безукоризненно, повидавший в своей работе немало и привыкший ко многому. — Так бывает… Вы немного вздремнули, правда, недолго. Что то вас беспокоило, а я задержался… охрану проверял.

— Ты не уходи, пока я опять не засну, — попросил Брежнев, и Казьмин увидел у него в руках категорически запрещенное новым лечащим врачом сильное снотворное. Откуда оно появилось, генерал не заметил и забеспокоился; не подав виду, он тут же налил в стакан витаминизированной воды и, наблюдая за неловкими и вызывающими щемящее чувство неловкости попытками немощного генсека извлечь из упаковки желанное лекарство, добродушно, как то по домашнему предложил:

— Давайте помогу, вы еще не проснулись…

— Ох, если бы не проснуться, доспать до утра… О ох! — с вожделением протянул Брежнев, начиная ощущать себя спокойно и уверенно рядом с надежным и сильным человеком, которого он знал вот уже много лет и которому безоговорочно доверял. И Казьмин, словно угадывая мысли хозяина, успокаивающе улыбнулся в ответ, — он уже успел в самый короткий срок незаметно завладеть упаковкой снотворного, вынув ее из неловких рук своего подопечного, уже неспособного даже вышелушить таблетку из плотной фольги, и в то же время с ловкостью фокусника подменил упаковку со снотворным на имитацию, специально изготовленную для подобных случаев, и Брежнев в следующую минуту с благодарной признательностью проглотил совершенно бесполезную, зато безвредную таблетку и, тяжело пошевелившись, стал ждать прихода благодатного сна. И на всякий случай, для верности, попросил:

— Давай, Стас, еще немножко покурим… а?

— Может, хватит, Леонид Ильич? — неуверенно предложил генерал. — Вы и без того теперь заснете…

— Ну, не жадничай… Давай выкурим одну, и иди отдыхать. Сигареты уж такие вкусные, не жадничай. Вот помру, еще вспоминать будешь, жалеть…

— Что вы, Леонид Ильич! — искренне возмутился Казьмин и щелкнул зажигалкой.

— Помру, помру, — пробормотал Брежнев, с наслаждением глотая душистый дым и закрывая глаза. — Только ты не торопись, Стас, ночь еще долгая. Что же ты возмущаешься — все помрем, и я помру, вот тогда вы все еще вспомните…

— Леонид Ильич…

— Ну, иди, иди теперь. Спасибо, Стас. Лекарство не унеси случаем, — напомнил Брежнев и покосился на тумбочку.

— Можно я еще побуду…

— Нет, иди, Стас, спокойной ночи.

— Спокойной ночи, Леонид Ильич…

И генерал, ловко и незаметно сунув в карман похищенное снотворное, почему то сдерживая дыхание, вышел и, вернувшись к себе, занес в дежурный журнал все до мельчайших подробностей, с точным до минуты указанием времени, проверил по электронной связи все посты и только потом разрешил себе ослабить узел галстука и прилечь навзничь возле столика, утыканного телефонами. Дежурство, в общем то, было обычное, и день обычный, и, конечно, прав генсек, настанет срок, и жизнь его оборвется. И лучше, если бы это случилось чуть раньше, а не теперь, когда он превратился в развалину.

Казьмин скупо усмехнулся; продолжая находиться в непривычном для служебного долга состоянии тревоги и досады на себя за ненужную, даже преступную сумятицу в мыслях, он попытался переключиться на другое. Все это одни лишь слова, говорил он себе, а реальное положение совершенно другое. На таком посту человек, кто бы он ни был и до какой бы степени физической и духовной деградации ни дошел, представляет собой некий мистический центр, — он не только глава партии и государства, он еще и катализатор духовного и нравственного состояния общества, как бы ни потешались и ни издевались над этим инакомыслящие, и все эти высокие категории связаны в имени этого человека воедино, и от этого тоже зависит спокойствие и благополучие огромного государства, судьбы сотен миллионов людей, еще даже и не родившихся…