Васко Пратолини - Повесть о бедных влюбленных

— Ей помогает Синьора.

— Вот мы и добрались до сути дела. Синьора? Это уже кое-что значит. Как, по-твоему, с чего вдруг Синьора стала ухаживать за этой кошечкой?

— Хочет, верно, замолить свои грехи.

— В самом деле? Я довольно хорошо знаю Синьору и уверен, что она замешана в этом деле с кражей, но замешана лишь настолько, что сумеет выйти сухой из воды.

— Чего же вы добиваетесь от меня, бригадьере? Я ровно ничего не знаю.

— У тебя, видно, кое-что выскочило из памяти. Мы тебе поможем вспомнить. Лилиана Солли или кто-то другой, близкий к ней, знает, что мы за ней следим. Она никуда не выходит с виа дель Корно. Следовательно, логично будет предположить, что кто-то приходит к ней. Надо опознать этого человека. Если мы на углах улицы поставим наших агентов, то погубим все дело. Ну, а твою привычку целый день сидеть у двери все знают…

— Я понял.

— Вот и отлично! А сейчас припомни, кто за эти дни приходил к Лилиане Солли?

— Никто. Она с утра до вечера сидит у Синьоры. Л последние два-три дня даже ночует там.

— Видишь, мы приближаемся к разгадке— Синьора участвует в этих встречах, ответственность ее невелика, а свою долю старуха все равно получит. Так кто же в эти дни приходил к Синьоре?

— Никто.

— Подумай хорошенько.

— Доктор и Луиза Чекки. Луиза прислуживает Синьоре и ходит за покупками.

Бригадьере записывает: «Луиза Чекки» — врач в данный момент его не интересует.

— Еще кто?

— Мальчишка-разносчик из молочной Могерини, он ей носит молоко два раза в день.

Бригадьере пишет: «Молочная Итало Могерини, виа деи Нери, 35».

Он знает свой квартал получше, чем священник с площади Сан-Ремиджо знает свой приход. Могерини. Ну что же, все курочки рано или поздно начнут нести яйца.

— Кто еще приходил?

— Вчера вечером приходила Розетта — та, которая живет в «Червиа» и водит к себе мужчин.

— Отлично! Запишем — Розетта. Она подруга твоей сожительницы. Скажи Элизе, чтобы она у нее что-нибудь выпытала.

— Пожалуйста, это уже сделано! Розетта была еще новичком, когда Синьора находилась в расцвете своей славы. Они знакомы еще с тех времен. Теперь и Розетте перевалило за пятьдесят, а дела сейчас сами знаете какие! Ну вот, Розетте приходится туго. Задержала на три недели плату за комнату. Хозяин гостиницы собрался выгнать ее вон. У Синьоры с Розеттой была старая вражда из-за какого-то мужчины; с тех пор между ними так и осталась неприязнь. Поэтому Розетта никогда не обращалась к Синьоре за помощью. Но вчера вечером Розетта совсем отчаялась и решилась постучаться к ней. Синьора далее не приняла ее. Заставила прождать полчаса на лестнице, потом вышла Джезуина, сунула Розетте двадцать лир и сказала от имени старухи: «Чтоб это было в последний раз». Вот и все.

Коллеги по профессии сказали бы, что Нанни зря «открывает кран». Но Нанни уверен, что бригадьере идет по ложному следу. Нанни думает, что действует в интересах Джулио и его друзей, помогая бригадьере зайти в тупик. Нанни приводит в порядок свои мысли, перебирает в памяти все, что было в последние дни, которые он провел, сидя верхом на стуле у порога мастерской сапожника, или возле своего дома, или в своей комнате, облокотившись на подоконник. И ему вспомнилось одно обстоятельство, по поводу которого они с сапожником строили всякие предположения. В его рысьих глазах блеснул огонек, но когда Нанни окончательно решил умолчать о своей догадке и собрался ответить: «Больше никто не приходил, право же никто», — было уже поздно.

Бригадьере, производя допрос, ни на секунду не сводил с него глаз, а свои пометки делал вслепую, водя карандашом по бумаге.

Он сразу же заметил мгновенное замешательство Нанни. И тут же припер его к стене.

— Так, отлично. Говори же!

— Что говорить?… Я уже все сказал!

— Ну, ну, выкладывай, да поживей!

Тон у бригадьере был такой, что следовало ожидать применения «наиболее убедительных средств».

У Нанни в этом отношении имелся старый, многократно проверенный опыт. Нанни слаб душой и телом. Он точно старый пятнадцатилетний одёр, которого кнут, удила, оглобли привели к полной покорности. Иной раз он сделает попытку мотнуть головой, но больше уж никогда не брыкается и не становится на дыбы. Гримаса на лице Нанни уже не выражает возмущения — это застывшая циничная усмешка и только.

— Даю слово, больше никто не приходил. Бригадьере стукнул кулаком по столу и, замахнувшись хлыстом, закричал:

— Я тебе покажу!

Этого оказалось достаточно. Нанни выдавил из себя: