Альберт Эспиноса - Все то, чем могли бы стать ты и я, если бы мы не были ты и я

Прозвучал автомобильный гудок. Перуанец помнил, что мне нужно вовремя попасть на площадь Санта-Ана. Но я был потрясен услышанным.

— А сны… — Я тщательно подбирал слова. — Вам удается сделать так, чтобы им снились сны? Удается их отключить?

Канадец взял левой рукой обе мои ладони. Я ощутил текстуру его кожи. Мы были давно знакомы, но он никогда не прикасался ко мне. Правой рукой он закрыл мне глаза.

— Сегодня ты видел во сне… Оленей и орлов… Верно?

Мое сердце екнуло, а желудок сжался. Он отгадал мой сон настолько точно, что я не мог поверить своим ушам.

— Как вам это удалось? — изумленно спросил я.

Он промолчал, так же поступил бы и я, если бы кто-то спросил меня о моем даре. Он поднялся, подошел к стеллажу, снял оттуда несколько свернутых холстов и вручил их мне.

— Я думал, у вас ничего не осталось, — сказал я.

— В новом деле всегда что-нибудь остается от старого, — он улыбнулся. — Не считая хозяина.

— А мои картины, они по-прежнему у вас?

Он покачал головой. Мне было больно узнать об этом. Он взял себе две первые картины трилогии — о детстве и о смерти. Когда я показал ему готовые полотна, он буквально влюбился в них, и я ему их подарил. Я думал, он никогда не расстанется с ними, мне нравилось, как он на них смотрел. Прежде чем распрощаться со своими картинами, надо найти для них любящих приемных родителей.

— Я отдал их твоей матери, — сказал он. — Ей так хотелось их иметь, что я не мог ей отказать.

Я не поверил своим ушам. Она никогда не говорила об этом. Я знал, что ей нравятся мои картины, но не думал, что ей хочется иметь их у себя. Она давала мне советы, ласково хвалила меня, когда ей нравились мои работы, смотрела на них с интересом, но мне казалось, ей не хочется смотреть на них каждый день. К тому же у нее никогда не было постоянного жилья, ей негде было их повесить.

Я вытащил бумажник, но канадец прикрыл его рукой. Я вновь ощутил его прикосновение.

— Это подарок, Маркос, — шепнул он. — Послушай моего совета, не отказывайся от сна.

На этот раз я заключил его в объятия. Он принял их с благодарностью. Я ушел.

Оказавшись в машине, я почувствовал себя более уверенно. Я знал, что мне нужно иметь холсты при себе. Я не знал, удастся ли мне написать последнюю картину, но, как говорил старый канадец, чтобы воплотить идеи, нужно иметь под рукой материал.

Мы взяли курс на Санта-Ану. Через три минуты публика в театре вернется к действительности. Перуанец нажал на газ.

Мы подъехали к Испанскому театру за две минуты до назначенного времени.

Все двери были широко распахнуты, словно приглашая зрителей. «Если мне повезет, — подумал я, — я скоро ее увижу».

Я вышел из машины, и перуанец припарковался на углу рядом с террасой. Я встал у центрального входа.

Чуть в стороне от меня стоял какой-то парень лет тридцати в черных очках. Почему-то у меня возникло ощущение, что он за мной следит. Вероятно, потому что я в один и тот же день познакомился с пришельцем и педерастом — начальником охраны.

Парень в черных очках тоже смотрел на дверь. Я бы сказал, что он волновался еще больше меня.

Из партера доносились приглушенные голоса актеров. Моя мать всегда мне говорила, что финальный звук театрального представления готовится с первых же минут спектакля.

Как при строительстве пирамиды. Нельзя на шатком основании искусно уложить последний камень.

Она всегда мне говорила о толще тишины, которую можно ощутить в театре.

И не раз показывала мне ее с последнего ряда многих театров.

Бывает тишина в два сантиметра, равнозначная безразличному вниманию.

Бывает тишина сантиметров в сорок, она проникает в исполнителя, заставляя его в полной мере ощутить всю магию театра.

И наконец, тишина в девяносто девять сантиметров. Она великолепна, словно троекратный дружный смех всего зала. Он звучит, он раздается, он живет и проникает в душу. Сознание зрителей полностью отключается, они забывают о личных проблемах, их мозг перестает испускать сигнал тревоги. Вот что бывает, когда тишина достигает высшей точки. С исчезновением мыслей все стихает.

В ту ночь я ощутил тишину в тридцать четыре сантиметра. Это обычай моей матери, которого я по-прежнему придерживаюсь.

Ожидание затягивалось, и я решил войти в театр, чтобы проверить толщу тишины внутри. И увидеть девушку…

Никого из служащих не было видно. Есть места, предназначенные для того, чтобы помешать тебе войти в начале и ровно за пятнадцать минут до конца. Здесь же цель была иная: предоставить все возможности для быстрого выхода, не препятствуя входу.