Татьяна де Ронэ - Русские чернила

В первый год подготовительных курсов ему казалось, что этим мыслям пронзительно созвучны строки песенки Ариэля из шекспировской «Бури»:

Однажды, в девяносто девятом году, он увидел «Doxa Sub» в витрине магазина на улице Беарн. Сходство с отцовскими было настолько поразительным, что Николя зашел в магазин посмотреть на них. Часы положили перед ним на фетровую подставку. Застыв на месте, он долго вглядывался, прежде чем решился взять их и надеть на руку. Тот же до боли знакомый оранжевый циферблат, то же тиканье, та же застежка. Купить или не купить? Часы были дорогие, но если помогут бабушка с дедом, мать и тетки, то купить вполне можно. Или, скажем, получить в подарок по случаю получения степени бакалавра на будущий год. Кстати, ему к тому же исполнится восемнадцать. И все-таки он колебался. Его смущало, что всякий раз, как он захочет узнать, который час, на него будут накатывать воспоминания об отце. Сняв часы, он бережно положил их на подставку. Из магазина он вышел, борясь с черными мыслями и с ощущением небытия, которое всегда возникало за этими мыслями.

Годы ожидания, с девяносто третьего по две тысячи третий, когда смерть Теодора Дюамеля стали считать официально признанным фактом, были очень тяжелыми. За эти годы Николя из ребенка превратился в юношу двадцати одного года от роду. Он вырос бок о бок с тенью отца, которая присутствовала повсюду, даже после его исчезновения. Когда он встречал кого-нибудь из друзей семьи, то за первым радостным удивлением неизбежно следовало восклицание: «Он все больше и больше становится похож на отца!..» И правда, он унаследовал от отца высокий рост, изящество фигуры и черты лица: рот, нос – все, кроме синих глаз. Глаза у него были материнские, дымчато-серые.

Эмма сохранила все вырезки из прессы за девяносто третий год. Региональная ежедневная газета «Юго-запад» тогда опубликовала даже несколько статей об исчезновении Теодора Дюамеля. Вырезки Эмма аккуратно, по порядку складывала в картонную коробку цвета морской волны и держала в ящике письменного стола. Бумага давно пожелтела и пожухла, и Николя часто спрашивал себя, отчего она их не выбросит. Зачем все это хранить? Он задал этот вопрос матери, и она ответила:

– Когда-нибудь тебе захочется больше узнать об отце. Может быть, когда сам станешь отцом, может быть, чуть раньше. Поэтому я все и храню. Письма, фотографии, разные мелочи. Можешь все смотреть, когда захочешь.

Но Николя смотреть не стал. Больше десяти лет он держался от коробки подальше, словно взгляд, брошенный на нее, уже сам по себе мог снова вызвать застарелую глухую боль и ощущение разверзающейся пропасти. В сентябре две тысячи первого, когда Орели заронила в его душу первые сомнения по поводу причин смерти отца, он попытался просмотреть содержимое коробки. Но тогда он еще был к этому не готов.

Николя отважился на это только пятью годами позже, когда открыл настоящее имя отца, Федор Колчин. У него внутри словно что-то щелкнуло. Он тогда жил уже с Дельфиной на улице Пернети. В двадцать два года он покинул наконец семейное гнездо, и это принесло облегчение обоим – и ему, и Эмме. Он упаковал свои вещи и в радостном возбуждении, смешанном с ностальгией, шагнул за порог родного дома. Комплект ключей он оставил себе, нацепив их на общую связку, но старался всегда предупреждать о своем приходе, чтобы не вторгаться в личную жизнь матери. В этом вопросе она всегда была довольно скрытной. Случалось, у нее появлялись любовники, но сын сталкивался с ними очень редко. Когда же его закружил вихрь успеха, это и вовсе перестало его волновать.

На исходе той дождливой недели в октябре две тысячи шестого, когда он примчался к матери с расспросами о загадочной фамилии Колчин, он снова позвонил в дверь квартиры на улице Роллен: ему срочно понадобилось открыть коробку цвета морской волны. Было обеденное время, и Эмму он дома не застал: видимо, она завозилась с учениками в коллеже Севинье. Николя сбросил мокрые туфли у входа. Он еще не отошел от шока, который испытал, увидев в своем свидетельстве о рождении имя Федор Колчин. Теперь же он пытался сложить воедино кусочки пазла отцовской жизни и смутно чувствовал, что ему обязательно нужно просмотреть содержимое коробки и получить ответы на кучу вопросов, иначе он никогда больше не будет в ладу с самим собой.

Незадолго до этого, в ту же дождливую неделю, они с Ларой забежали выпить кофе в кафе неподалеку от редакции журнала, где она работала, и Николя показал ей свое свидетельство о рождении. Изумленная Лара засыпала его вопросами. Почему мать от него это скрывала? Разве она не могла ему сказать еще в девяносто третьем, когда исчез отец? Николя объяснил, что мать тогда считала его слишком маленьким. Она ждала, пока не настанет время и он сам не спросит. Да и Теодор не хотел говорить с женой на эту тему.