Эрик Делайе - Переплётчик

Второй ступенью было снятие кожи с бедра. Шарль отступил несколько дюймов от паха; главное было — не повредить артерию. Он поступил точно как и с голенью: сделал два продольных надреза, затем соединил их кольцеобразными, затем быстрыми движениями снял лоскуты и поместил их в воду. Сидеть он теперь мог только на краю кушетки, держа ногу согнутой. Перебинтовывание на этот раз заняло значительно больше времени и сил, чем первое. Вторую ногу пока трогать было нельзя: она должна была оставаться опорной, пока левая не перестанет обильно кровоточить.

Отмока парной шкуры может производиться в простой чистой воде и занимает до двадцати четырёх часов в зависимости от качества и толщины исходного материала. Для человеческой кожи достаточно девяти-двенадцати часов. Ввиду негустого волосяного покрова достаточно одного или двух мездрений, между которыми стоит провести дополнительную шестичасовую отмоку. Первостепенная золка человеческой кожи занимает не более двух дней, но требует регулярного и тщательного перебора, поскольку кожу легко испортить. Для ускорения процесса лучше сразу использовать гнилой зольник, предварительно подготовленный путём золки других шкур. Окончательная золка занимает ещё два дня. Дернение и подходка чаще всего не требуются или производятся быстро и последовательно, без промежуточных операций. Шакшевание человеческой кожи — самая сложная и тонкая операция. За кожей необходимо следить в течение всего процесса шакшевания, независимо от состава и концентрации киселя. Последующее дубление лучше всего проводить ямным методом; через неделю кожа уже может быть готова, поэтому стоит регулярно проверять её состояние: может потребоваться до шестнадцати-восемнадцати дней. Таким образом, примерно за три недели можно получить из исходного материала кожу, готовую к обработке.

День, когда Шарль попытался выбраться в город, был последним днём, когда он вообще мог ходить на более или менее серьёзные расстояния. Боль пронзала его тело при каждом шаге, при каждом движении — нечеловеческая, безумная боль. Но он молчал, лишь мертвенная бледность выдавала его состояние. Он надеялся, что кабак, человеческий говор, шум что-то изменят, что ему станет проще — но нет, рожи Вареня и Жореса только вогнали его в ещё больший мрак. Он ушёл, чтобы уже никогда не выходить из дома.

В тот день первая порция кож — с левой ноги — была уже готова к просушке, ещё два-три дня, и можно было приступать к непосредственной работе. Главным было — сохранить до последнего руки, потому что без рук сделать ничего невозможно. А ноги — чёрт с ними, и без них можно. К этому времени он снял кожу с живота и груди, а также полосу с нижней части спины — там, где мог дотянуться. Возможно, для книги столько бы и не потребовалось, но ему было безразлично. Запас карман не тянет, как любил говаривать старый Жан де Грези.

Самой сложной была именно работа над книгой. Ему было больно, тяжело, раны кровоточили, он терял силы, он падал в обмороки, но — держался, боролся, сражался и делал переплёт книги своей жизни. Сама книга — уже готовая — лежала на одной из полок, в темноте, и ждала своего часа. Он выбрал формат in quarto [110] In quarto — размер листа бумаги в одну четверть типографского листа (таким образом, на одном листе помещается восемь страниц). , страницы были уже обрезаны, книга написана, переплёт должен был увенчать содержание, поставить точку, стать последним тактом, нотой, разрешиться аккордом.

И Шарль работал. Обрабатывал кожу, ползал от ямы к чанам, потом сушил её и вырезал, тиснил блинты и набивал пуансонные узоры, корпел над рисунком, водил кистью по коже и дереву, и капли пота, падая на только что окрашенную поверхность, размывали краску, оставляя уродливые следы, которые потом приходилось закрашивать.

А когда книга была готова, он сел на стул, положил её перед собой и стал медленно, аккуратно снимать бинты с изувеченных частей тела. Закончив, он закрыл глаза, взял здоровой рукой нож — кожа с плеча левой была уже содрана, и двигаться было чудовищно больно — и провёл точную линию под подбородком, перед ушами, по вискам и по лбу под волосами. Потому он аккуратно положил нож на стол рядом с книгой, вдохнул спёртый, терпкий воздух, поднял руку ко лбу — и сделал самое страшное движение в своей жизни.

В углу мастерской Жорес выблёвывал остатки утренней трапезы. В Варене интерес поборол отвращение, и он, освещая пространство найденной свечкой, рассматривал то, что сидело за столом, откинувшись на спинку стула. Дюпре присел было на небольшую кушетку у стены, но рука его наткнулась на какую-то гадость, оказавшуюся ошмётком кожи, и он вскочил как ошпаренный. В голове его вертелись вполне конкретные мысли: как скрыть произошедшее, как сделать, чтобы это никогда не вышло за пределы цеха, да и в цехе чтобы об этом знало наименьшее количество человек. Всё-таки Дюпре не слишком близко был знаком с де Грези, брезгливостью не отличался и в первую очередь считал себя деловым человеком. Распускать слюни или блевать в углу не входило в его планы. Дорнье же лишился сердца. Он ещё сам не понял этого, но его сердце начало замедляться в тот момент, когда он понял, кто сидит за столом. Уши управляющего заложило, ноги стали ватными. Он обошёл тело вокруг — и увидел, что переплётчик каким-то чудовищным образом сумел снять большую часть кожи даже со спины. Оскаленные внутренности блестели в свете лампы, мухи ползали по изуродованному трупу, а на полу, среди окровавленных бинтов и простынь, среди пустых бутылок из-под алкоголя, среди ошмётков кожи и рассыпанных инструментов, под самой рукой Шарля, чернела чудовищная тряпка, напоминавшая очертаниями человеческое лицо.