Владимир Лорченков - Воды любви (сборник)

…помолчав немного, я отошел от микрофона. Почему-то, на меня смотрели с ненавистью. Я пожал плечами. Жаль, подумал я. Услышал голос за спиной, уходя.

– Поймите, – сказала Вика.

– Это настоящий поток сознания, – сказала она.

– Мы только что присутствовали, – сказала она.

– При творческом озарении, – сказала она.

– Это как если бы Джойс написал перед нами, – сказала она.

– Своего бессмертного Улисса, – сказала она.

И хотя я не читал ни Джойса, ни Улисса, ни Вику, но все равно остановился.

…Вика оказалась очень компанейской девушкой, и провожала членов кружка «Пегас» из своего поэтического кафе до полуночи. Потом я помог ей мыть посуду, время от времени поглядывая на ее руки. Наверняка руки выдадут возраст, знал я. Но ее руки оказались молчаливыми, как партизаны на допросе в гестапо. Я увидел, что Вика тоже глядит на меня. В полумраке кафе ее глаза поблескивали. Я смущенно оглядел помещение. Небольшая квартирка, в которой снесли стены, и поставили барную стойку. Первый этаж, несколько цветов в кадках, рыбацкие сети на потолке, балка в деревенском стиле. Портреты бородатых мужчин в сюртуках на стенах. Мы домыли посуду, она сделала нам по чашечке чаю – она так и сказала «по чашечке чаю» – и уселась напротив меня за один из столиков. Обхватила плечи. Глянула исподлобья.

– Это кто? – сказал я, кивнув на портреты.

– Сколько тебе лет? – сказала она.

– Двадцать, – прибавил я себе год, как делали наши деды на священной Великой Отечественной Войне, а любовь ведь совсем как война, тут разбираться не приходится.

– А что, – сказал я.

– А вам сколько, – сказал я.

– Женщинам такие вопросы не задают, – сказала она.

– Почему? – сказал я, потому что правда не понял.

– Какой ты… девственный… – сказала Вика.

– Нет, я уже трахался, – сказал я.

– Кстати, это была Лера с «Муз-ТВ», – сказал я.

– Ну, в числе многих, – сказал я.

– Вы хотите меня? – сказал я.

Она раскрыла глаза еще чуть шире – они стали еще больше – и чуть покачала головой. Я резко встал, потому что интуиция подсказывала мне идти ва-банк.

– Что значит нет?! – сказал я.

– Я вовсе не сказала нет, – сказала она.

– Просто поверить не могу, – сказала она.

– Такой молодой, – сказала она.

Я отшвырнул столик, решив быть мужественным и стильным, как Антонио Бандерас, о котором я тоже читал в «Экспресс-газете», хотя фильмов с ним, к сожалению, не смотрел. Тряхнул головой, хотя пострижен всегда коротко. Сказал:

– Дай мне этот день, – сказал я.

– Дай мне эту ночь, – сказал я.

– Дай мне хоть один шанс, – сказал я.

– И ты поймешь, – сказал я.

– Я то, что надо, – сказал я.

– Где-то это я уже слышала, – сказала она.

– Заткнись и снимай платье, сучка, – сказал я.

…как и все поэтессы, и вообще культурные женщины, Вика оказалась очень падкой на ролевые игры женщиной. Особенно ей нравилось, когда ее унижали, стегали, шлепали, и называли проституткой клятой. Видимо, она таким образом компенсировала избыток Поклонения в обычной жизни. Ведь, как она сама мне призналась, почти все ее траханные молью коллеги по поэтическому кружку мечтают ей овладеть.

– Трахнуть, хочешь ты сказать, – сказал я, обрабатывая ее сзади.

– Дааааа, – сказала она.

– Так и говори прямо, сучка ты этакая, – сказал я.

Она ничего не сказала, вздрогнула, и кончила. Вот чего ей не хватало в этом ее кружке. И, как водится, все его члены, в данном случае в прямом смысле, сдували с нее пылинки, всячески ее Обожали и Боготворили, писали ей стихи и посвящения, в общем, теряли попусту время. Пока они это делали, моя Вика, моя возлюбленная, разогревалась на медленном огне желания – ничего метафора, да? конечно, я ее где-то слышал, но, по слухам, сейчас можно заимствовать без проблем, эпоха постмодерна, – и ее мохнатка поджаривалась, как мидии в сухарном соусе, а половые губы пылали ярко, как густо напомаженный рот. Она вся была уже слегка подгоревшая, как курица-гриль, которая так и не дождалась своего покупателя в этот вечер, и которая провела ночь в целлофановом пакете, чтобы с утра вновь отправиться на гриль. Ей было 39 лет и ее не имели больше года, когда она встретила меня, 19—летнего.

Можете себе представить, как нам повезло.

В тот вечер в кафе все закончилось тем, что я велел ей взять сапоги в зубы и нести их за мной, пока я хожу по периметру помещения, разглядывая портреты классиков. Слава Богу, под каждым из них была подпись, так что мне не пришлось угадывать. Я выключил свет, и в слабых отблесках фонаря с улицы на зеркальных поверхностях столов улавливал отражении ее белой, пышной, шикарной, горячей задницы.