Ирина Крицкая - У женщин грехов не бывает!

Здесь, на речке, моя мама сажала цветочки. Таджики упали, когда она к ним приехала, не могли поверить, что она будет отдыхать в недостроенном доме. Но они подружились. Если ребята слишком много плавали, мама подходила к бригадиру: «Рустам, а теперь давай поговорим с тобой как мусульмане…». Рустам смеялся, он видел ее крест. Когда таджики стелили коврики для намаза, она закрывалась в комнате и читала псалтырь, распугивала басурманщину.

Мою мать всегда видно в толпе православных, потому что нос у нее острый, с горбинкой, с изящной формой крыльев, и глаза черные круглые, и губы еще хранят былую сочную форму, и задница у нее, как у турчанки, никаким платком ее не прикроешь, такие играющие задницы кругом на улицах Стамбула. У матери турецкое отчество, склонность к ножам, колющим предметам и длинным кавказским тостам.

Раньше она была сладкой женщиной с заметным восточным оттенком. Когда мы отдыхали с ней в Сочи, все пляжные фотографы бежали за ней и сажали мне на руки своих вонючих обезьянок. Я не просила. Я не люблю маленьких зеленых обезьян. Мне нравятся большие черные гориллы, как Лера. В ресторанах наивное хамье присылало мне вазочки с мороженым. Пломбирчик таял, я его никогда не ела, я не люблю мороженое, я люблю сладких двухмесячных ягнят, на гриле.

Однажды мы ужинали, ресторан был увит виноградом. Меня укусила оса за палец. Я держала руку под коленкой, придавила к стулу, чтоб не так сильно болело. Сижу – молчу, не вою, не порчу маме аппетит. За соседним столиком пили коньяк армяне, напротив – азербайджанцы, тоже пили коньяк. Армяне пригласили мою мать на танец. Она не успела ответить. Азеры встали и сказали: «Наша». Они всегда замечали и нос, и глаза, и задницу. Мужчинам было скучно, они устроили в этом ресторане маленький Нагорный Карабах. Официант проводил нас через служебный вход и посадил в такси. Короче, мать была красотка. А потом она попала в онкологию.

Когда я ее увидела у себя на даче, в косынке, с серым лицом, мне опять стало плохо. Как все быстро кончается! Как все быстро проходит! Она была такая красивая! В сто раз лучше, чем я сейчас. А Леры нет! Пройдет всего несколько лет, всего несколько лет, быстрых, как день, а никто, никто, никто за все эти годы не сможет сказать, так же, как он: «Я хочу тебя, Ирочка». Оооо! И я устроила концерт. Упала в травку:

– Ааааааааааааааа! Все люди, как люди, а яяяааааааа… Извращенкой родилааааааась.

– Бедная девочка! – Мать моя сразу ожила и схватилась за нож. – Так! Где этот товарищ из Израиля?

А я не могла объяснить, в чем дело. Пропал мужик из компьютера, что тут объяснять.

На нервной почве я сбила зайца. Да, уже на обратном пути, когда везла детей, я сбила живого зайца. Он летел через дорогу из поля в рощу. И ни одной машины не было на этой тихой дороге. Раз в две минуты проезжали машины. Не чаще. Он угодил мне в бампер головой. Я удар почувствовала. Остановилась. Смотрю – валяется. Хороший зайчик, тяжеленький, метров на десять отлетел. И кровь у меня на бампере и маленькая вмятина.

Этот заяц перевесил чашу моей иррациональности. Настроил на лирику, чтоб он сдох, этот заяц. Судьба! Я так решила. Одна минута, одна возможная точка пересечения – и зайчик вот он. И Лера точно так же меня подсек, в одну возможную минуту в одной возможной точке.

Я кинула зайца в багажник. Мои собаки вернулись с поля злыми. Ни одной поимки за три дня. Муж ругался на суку: «Овца! Куда ты смотрела! Я ж тебе этого зайца показывал! Я за ним бежал всю балку! Я ж тебе кричал: «Вот, вот, вот»… Куда ты повернула? Кобыла!».

Я вытащила своего зайца. За уши подняла, говорю собакам: «Ребятишки! У…». Хотела сказать «учитесь», борзые кинулись – и в клочья его. Разорвали за секунду. Морды белые в крови. Клыки наружу. Улыбались.

А Лерочка пришел. Конечно, только швы сняли – прибежал. «Зайка, я маму в больницу отвозил». Да ладно, думаю, ври что хочешь, и напечатала ему: «Соскучилаааааааась!». Я так растерянно смотрела на свой комп. Под пальцами у меня был пластик. Пластик вместо теплого Леры. Мы не были вместе неделю, а под руками был пластик. И мне не хотелось, совсем не хотелось вставлять в себя разную хрень. Я хотелось обнять Лерочку и прижаться к нему сильно-сильно, щекой к щеке, и в ушко губами.

А он взял и сказал… Зачем он это сказал! Не надо было! Он набрал вот что:

«Все, пиздец! Я так больше не могу. Ирочка, хочу тебя в реале».

Еще пять капель – и будем топить камин. Я топлю его каждый вечер. Ага, смотрю на огонь. Говорю себе: «Смотри на огонь, сука», – и смотрю. Представляю себя на костре. Я вижу, как пламя обжигает всю мою кожу, вижу, как вспыхнули и растворились в пламени мои рыжие волосы. Я слышу свои нечеловеческие вопли и этот мерзкий запах собственного паленого мяса чувствую.