Анна Матвеева - Небеса

Артем раньше думал, что и других детей с улицы водят в церковь, просто в иные дни. Потом, при вечерней игре с мальчишками, ему открылось удивительное — друзья не только не знали о причастии, но и говорили, что Бога нет. Артем сердился, пытаясь объяснить как умел — но ребята смеялись над ним, начали дразнить Христосиком, пока это прозвище не услышала бабуля и не оттаскала первого попавшегося под руку остроумца за ухо. Прилетело пацану крепко, ухо стало в два раза больше первоначального, но родители почему-то не пришли ругаться к бабуле. Наверное, понимали — досталось за дело, и не здорово это — дразнить сироту…

Жалкое слово «сирота» раздражало Артема, словно бы рядом фальшивила шарманка и кто-то писклявым голосом пел про сурка. Эту песенку классе в пятом разучивали на пении, и Артем подозревал, что сочинитель песенки тоже был сиротой, что вызывало жалость и злость сразу. Чувства эти оказались непосильной тяжести, поэтому пение надолго стало для Артема нелюбимым уроком. Тем более что любая серьезная музыка, из тех, что легко может быть применена к исполнению перед гробом, напоминала Артему о маме.

Смутно мелькал в памяти теплый запах маминого платья, зеленый ситец и мелкие, как мошки, цветочки. Запах и платье он помнил, а лицо долго смотрело на него с фотографии, спрятанной за стеклянной створкой секретера. Когда бабуля сдвигала створку, мамина фотография выпадала, и однажды Артем забрал снимок себе, прислонил к стопке тетрадей, чтобы всегда был с ним. Всегда.

Мама погибла зимой, за неделю до третьего дня рождения Артема. По дороге домой с комбината запрыгнула, как обычно, в служебный автобус. Потом рассказывали, что мама собиралась выходить у магазина, который, как и во всех маленьких городах, называли «стекляшкой», поэтому и не садилась, как для долгой дороги. До «стекляшки» добраться не успели — на перекрестке с второстепенной вылетел «КамАЗ» и, столкнувшись с автобусом, оторвал ту самую дверь, где стояла мама. Ее откинуло на несколько метров, провезло по дороге уже мертвую. Другие пассажиры, те, что сидели, обошлись ссадинами да испугом, будто «КамАЗ» спешил к перекрестку с единственной целью — убить маму.

Артем тогда, конечно же, ничего не понял. Мама всего лишь не пришла домой, и теперь его укладывала спать бабуля — в эту ночь и во все остальные, после. Историю маминой гибели бабуля рассказала Артему позже — он тогда учился уже в шестом классе, — и с тех самых пор не мог смотреть на гигантские морды «КамАЗов» без ужаса и ненависти.

Отец же Артему достался с традиционным ойлинским недостатком — проще говоря, пил сильно и прежде, а уж после маминой гибели не было в его жизни ни одного трезвого дня. Той же зимой отец не вернулся с рыбалки — пьяный ушел под лед вместе с рыбацким ящиком и коловоротом. Тело отыскать не смогли, нашлась только пустая бутылка, накрепко вмерзшая в лед. Зимы в Ойле серьезные.

Будь родители живы, бабуля, наверное, не смогла бы так запросто водить Артема в церковь — мама готовилась вступить в партию, отец числился в лучших работниках комбината вопреки пьянству; впрочем, к пьянству в Ойле всегда относились терпимо. В отличие от религиозности — бабулю не раз и не два отчитывали Артемовы учительницы, но она отмахивалась от них, словно от приставучих слепней.

Путь к храму неблизкий, и Артем с бабулей всякий раз уставали, прошагав несколько километров по кривой колдобистой дороге.

«Старый да малый», — говорила бабуля, тяжело дыша и успокаивая дыхание перед белеными стенами храма, как марафонец после финиша. Артем тем временем разглядывал старичков, что сидели на перевернутых фанерных ящиках, с кепками на коленях. В просаленных недрах кепок блестели монетки, а бабуля бросала туда конфеты, карамель «Плодово-ягодную». Потом бабуля снова брала Артема за руку, и они шли в храм, где было много чужих спин перед глазами и пахло сладковато-душным, бабуля объясняла: ладан. Батюшка читал молитвы строгим басом, а певчие заполняли храм тонкими, но сильными голосами.

…Английский заканчивался, электронные часы Паши Кереевского пропикали одиннадцать раз, и студенты оживились, чуя перемену. Один Артем отсутствовал в аудитории, вернувшись в детство и церковь разом.

…Пасху в Ойле праздновали немногие, но Артем так любил этот праздник, что даже дорога в храм казалась ему короче обычного. Люди приносили с собой разноцветные крашенки и толстенькие загорелые куличи. Длинный стол пересекал церковный двор, и Артем глаз не мог отвести от яркой картинки. Батюшка (Александр? Или все-таки Алексий?) выходил во дворик, святил куличи с крашенками и говорил густым, как крепкая заварка, басом: «Кто постился, тот угоден Богу, а кто не смог выдержать, в следующий раз постарается». Почти так же говорили о выполненных заданиях добрые учителя, которых, правда, в школе было мало.