Анна Матвеева - Небеса

Неужели Вера не могла найти ребенку крестного получше, чем Артем? У каждого второго гостя крест на шее болтается, напоказ выпростанный из-под рубашки… И почему такое серьезное дело доверили юной тетке? Артем начал жалеть о своем согласии, он чувствовал себя инородным телом в спаянной массе знакомых и близких друг другу людей. Лучше было провести вечер с Батыром, чем краснеть перед генеральскими родственниками.

— Ты как?

Вера дожидалась его внутри. Взяла, как дитя неразумное, за руку и повела на второй этаж. Артем немедленно позабыл про свои сомнения, зато начал заикаться даже мыслями. В маленькой комнатке, куда привела его Вера, в четыре руки переодевали ребенка — бабушка снимала толстый, будто накачанный воздухом комбинезон, а мать держала наготове кружевную рубашечку. Ребенок устало хныкал.

— Не спал сегодня, — объяснила мать, взбивая пальцами вспотевшие локоны мальчика.

Вера сделала просительное лицо и снова сбежала.

Артем вышел, чтобы не мешать процессу, и наугад ткнулся в первую попавшуюся дверь. Оттуда выходил владыка Сергий в лиловой мантии; Артем вначале отметил, что епископ слегка выше его ростом и взгляд у него прозрачный, нездешний, а потом уж только смутился и сложил руки, как в детстве. Владыка мимоходом благословил его, и Артем остался один, слушая затуманенные расстоянием голоса гостей и разглядывая распятие, нарисованное углем на притолоке.

Ребенок раскричался, как только его внесли в храм: здесь и без того было жарко, теперь же к нагретому воздуху прибавилось множественное дыхание гостей. От золоченой купели летели кверху нежные кудряшки пара, со стен глядели иконы, а малыш кричал все громче — Артему казалось, что младенца напугали незнакомые бородатые лица.

Фотограф бегал вокруг владыки, с разных сторон прицеливаясь к нему широким дулом камеры. Владыка был выше и крупнее собравшихся, и ребенок смотрел на него с особенным ужасом. Он закатывался в плаче, давился, и голос был уже хриплым, обреченным. Словно скобками сдавив руками шею матери, малыш пытался спрятать лицо у нее на груди, но мать всякий раз не давала ему это сделать, уговаривала сразу ласково и строго: «Ну Стася, ну чего ты? Дядя хороший, смотри, какой у него медальончик красивый…» Стася не хотел смотреть, вертел башечкой, как совенок, и кричал уже почти на ультразвуковых частотах. Мать поправляла рукой шелковый платок, поминутно сползавший с повлажневших от жары волос, и Артему, отследившему этот жест, вдруг стало жаль ее. У него часто такое бывало — душу, словно сачком, накрывала жалость к незнакомому и с виду вполне счастливому человеку.

От многолюдья в маленькой церкви стало совсем уже нечем дышать, и малыш упорным криком перекрывал начавшееся чтение. Читал — неожиданно высоким для такого сложения голосом — владыка Сергий, а помогал ему тот самый отец Георгий, черноглазый священник с настолько тонкими чертами лица, что они казались выложенными спичками. Оба ни разу не поморщились от пронзительного детского плача, хотя эту звуковую атаку тяжело переносили даже родственники. Артем чувствовал, что стоящий рядом с ним генерал Борейко вскипает будто на открытом огне: казалось, что от лысины вот-вот повалит густой пар и сам генерал взорвется словно газовый баллон.

Обряд совершался без сокращений, долго… Артем помнил некоторые молитвы, почти впопад выполнял ласковые приказы отца Георгия и ловил на себе удивленные взгляды гостей. Те откровенно томились, а мамаша и все родственницы с Верой во главе безуспешно пытались отвлечь младенца — что-то шептали в багровое ушко, совали печенье, резинового клоуна, явно любимую книжку с замусляканными уголками… Некоторый успех выпал на долю пластмассовой чашечки в красных горохах, и вот с этой чашечкой красного, зареванного, икающего от долгих слез малыша опустили наконец в купель — прямо в кружевной рубашонке: «Крестный! Принимайте!»

Артем так внимательно следил за владыкой и отцом Георгием, что не сразу понял, кому предназначены эти слова. К счастью, Вера вовремя пихнула его в бок, а мамаша подала большущее махровое полотенце.

С полотенцем, как с флагом, Артем подошел к купели, и владыка вручил ему дрожащего ребенка. Тот поднял на Артема мутные, обесцвеченные долгими слезами глаза и замолк, словно бы отключился от питания. Артем обернул малыша полотенцем и прижал к себе маленькое теплое тельце. Через минуту крестник спал, выпростав поверх полотенца крепко сжатые кулачки.