Лора Мориарти - Компаньонка

– Ужасно.

– Да уж. – Луиза взяла в руки по туфле и подошла к кровати. – Она сказала, с тех пор как приняли сухой закон, у них в окрестностях стало гораздо страшнее. Раньше, говорит, такого не случалось никогда. Было безопасно.

Кора опять кивнула, уже начеку. Понятно, что Луиза задумала. Хочет затеять спор.

– Не знаю, не уверена, – пробормотала Кора, залезла поглубже под простыню и прижалась щекой к подушке. – Не надо было связываться с бутлегерами и самогонщиками.

– А он и не связывался. – Луиза бросила туфли у кровати. – Он вообще был ни при чем. Просто жил в этом доме, со своей семьей, и нечаянно оказался в подъезде. Та девчонка говорит, что всегда его знала, он был просто хороший парень.

Кора молчала, прислушиваясь к гудению вентилятора. Нет, ее не втянешь в спор. У нее нет сил.

Луиза вздохнула и легла в постель. От нее пахло зубной пастой и тальком. Ночи были такие теплые, что Кора и Луиза спали под простыней, а тонкое хлопчатое покрывало складывали в ногах.

– Как глупо, – сказала Луиза, натягивая на себя простыню. – Люди же все равно пьют и будут пить. Ну хочется им выпить, вот и все. – Она покосилась на воротничок Кориной ночной рубашки. – Как вы только спите в этом, неужели вам не мешает? Кружева эти на шее… Неудобно же. А что думает ваш муж?

Кора молча потянулась к выключателю. Она не собирается спорить ни о ночной рубашке, ни о сухом законе – ни о чем. Она собирается спать, ничего не чувствовать, завершить этот длинный день наконец.

И она уснула почти мгновенно. Но ей снились сны; и один сон Кора вспомнит наутро и будет помнить еще долго. Вот этот сон. Прямо в ночной рубашке, с кружевом на воротничке, с хлопчатым подолом до полу, она сидит за столом у себя в гостиной, в Уичите. Рядом с ней Алан и Реймонд Уокер, в костюмах, с чашками чая в руках. Они приветливы, мило с нею беседуют, но у Алана одна рука под столом, и у Реймонда тоже, и видно по глазам: там, под столом, делается что-то запретное. Кора не смотрит под стол, этого и не требуется; видно по улыбкам, по озорным взглядам. И это дико злит Кору. Она подносит ко рту чашку с чаем, а там пиво, и во сне оно сладкое, как чай с медом. «Как жидкое золото», – говорит Алан и поднимает свою чашку, словно хочет сказать тост за ее здоровье. Снаружи воют сирены, все ближе, – может, взаправдашние нью-йоркские сирены с темных улиц ворвались в ее сон, – но ей так хочется пить, такая жажда, что она перестает сходить с ума и беспокоиться о сиренах и делает долгий глоток из своей чашки, и это такая упоительная сладость, такая восхитительная прохлада, что она запрокидывает голову и осушает чашку до дна. Алан улыбается и говорит: все будет хорошо. Надо прятаться, но мы не плохие люди. Мы просто хотим пить.

Она так и не поняла, от чего проснулась. Позже сообразила, что в комнате давно стоит тишина, никакого движения, только мерный шум вентилятора. И все-таки она проснулась; то ли жарко стало, то ли выхлоп машины разбудил. Она немного полежала, не открывая глаз, вспоминая странный сон и воображаемую сладость пива. Сон, а не воспоминание. По улице проехала машина, протарахтела другая, и Кора открыла глаза. Тонкая занавеска сияла, подсвеченная оранжевыми огнями улицы, и Кора перевернулась на другой бок, осторожно, чтоб не потревожить Луизу. За прошедшие недели Кора привыкла делить постель и лежать на своей половине, не раскидывая руки и ноги, как дома на широкой кровати. Вот и теперь она вгляделась в полутьму: где там Луизина голова и сколько осталось места ей.

Но головы не было, только белая подушка.

Кора села и пошарила по простыне.

– Луиза?

Шум вентилятора. Кора потянулась к выключателю, ладонью заслонила глаза от света. В ванной темно. Кора откинула простыню и встала.

– Луиза! Ты здесь? Отзовись.

Она еще раз, для верности, заглянула в ванную и побежала на кухню. В гостиной дернула за цепочку торшера. Сиамский кот не мигая глядел со стены.

Кора бросилась назад в спальню и схватила с тумбочки часы. Три двадцать ночи. Она задрала подол ночнушки, встала одним коленом на постель и заглянула за другую сторону кровати, где Луиза вечером бросила туфли. Туфель не было. Ну конечно же их не было. Луиза нарочно их там оставила, открыто, прямо у нее на глазах. Сколько было времени? Десять вечера? Пять часов назад. Когда она ушла – неизвестно. Кора отодвинула занавеску на окне и посмотрела на улицу. Даже в этот ранний час там не было пустынно; мужчины и женщины шагали по тротуарам, садились в такси, стояли на углах по двое-трое. В доме напротив кое-где горели окна. Но закусочная была закрыта, вывеска не светилась, свет не горел. Мужчина без пиджака помахал ей с тротуара, двое его приятелей засмеялись, как смеются всяким голоногим девчонкам на улице. Нашли спектакль; Кора в строгой ночной сорочке с кружевным воротничком, с волосами по плечам, шагнула от окна и скрестила руки на груди. Сердце колотилось.