Гурам Дочанашвили - Только один человек

Поймал меня на слове, негодяй! Чтоб разрядить обстановку, я собственноручно четким, выверенным движением откупорил третью бутылку шампанского и наклонил ее над стаканом, а пока, пена в стакане оседала, а жидкость, напротив, поднималась, он вдруг пригнулся ко мне и говорит:

— Одна просьба есть у меня к вам, Сима, не подведите...

Вот оно! Недаром я с самого начала почувствовал, что ему что-то от меня нужно! И все-таки я ответил ему сравнительно мягко:

— Говори, Шалва.

— Дело в том, батоно Сима, что мне пришла в голову одна мысль, если позволите.

— Ну, почему же, если только все в пределах нормы, — ободрил я его чисто по-человечески. — И ты, и я — все мы люди, все мы человеки.

Не будь я под мухой, черта с два равнял бы я его с собой.

— Так вот что, батоно Сима, все равно ночь нам придется коротать здесь, так не лучше ли, чем искать комнату в гостинице, отправиться к моей родной тетушке, она живет тут же под боком и уж сколько времени просит в письмах, чтоб я к ней наведался; поднимись, говорит, ко мне, Шалико, с друзьями, не пожалеешь, го­ворит; поверьте, она встретит нас хорошо, по-родственному, с гру­зинским радушием и хлебосольством; особенно многого, батоно Сима, обещать не могу, но вскормленную кукурузой курочку для нас обязательно зарежут, это уж как пить дать; будет и молодой сыр, и лук-порей, и чади, испеченное на глиняной сковородке, и лобио в глиняном горшочке, ну и, разумеется, натуральное вино, с журчанием, волнышками изливающееся из кувшина. Так как же, поднимемся, что ли, а? — жалобно упрашивал он.

— И речи быть не может, ни в коем случае, — заявил я ему не терпящим возражения тоном.

— Почему, батоно Сима...

— Почему? А потому, что, знаю я, начнутся там эти тосты за братьев и сестер!

— А что в этом такого...

— Я сказал нет, и кончено! — я умею быть неприступным и не­сгибаемым, когда того требуют обстоятельства. Но он продолжал канючить:

— Ну пожалуйста, ну, батоно Сима, уважьте, прошу вас...

— Нет, сказал я, ох ты, господи! — Вынеся этим возгласом ему порицание, я еще к тому же многозначительно пристукнул ладонью по столу. Теперь-то я понял, что к чему: затащит он меня в какую-то там дыру, чтоб поить кислятиной под паршивенькую закуску, кото­рую разложат на таком низеньком столе, что потом и спины не разог­нешь; подпоят там меня дрянным винцом и пойдут петь Лазаря — одна, мол, она здесь, старая, мается, полуслепая, глухая, как тетерев, окажите милость божескую, родимый вы наш, может, удастся про­писать ее в городе; а то еще начнут клянчить какой-нибудь материал, вытянут у меня обманным путем согласие и адресок запишут, а потом, глядь, нагрянут в дом со своими грошовыми подношениями.

Мне как раз только до них сейчас! Мне и так неплохо сидится за этим красивенько накрытым столом.

— Тогда, батоно Сима, выпьем хоть здесь за братьев и сестер, — сказал он.

— У-ту-ту-ту, нет, нет! — отрицательно замахал я рукой. — За это я пить не стану.

— Почему, уважаемый? — поинтересовался он.

— Потому что потому, — резко осадил я его.

— Хорошо, батоно, — сразу же согласился он, — тогда я выпью, а вы послушайте.

— Нну, послушать — послушаю.

— Нас трое братьев Кежерадзе, и еще есть у нас одна сестра, выпьем же наше здоровье. Есть у нас еще и двоюродный брат, с материнской стороны, — моей мамы фамилия Санадзе, батоно Си­ма, — но для нас он все равно что родной, никакого различия.

Как будто все это очень меня интересовало! Я старался на него не смотреть.

— Мы, три родных брата Кежерадзе и наш двоюродный брат, — выбрали каждый свою дорогу и пошли по жизни совсем разными путями: Михаил наш, Санадзе, подался в дирижеры — пошел, зна­чит, по музыкальному пути; Гриша, мой родной брат, всячески ста­рается улучшить отношения между людьми, связать их потеснее друг с другом; а второй мой родной брат, Васико, пристрастился к литературе — пошел, значит по литературному пути.

Я посмотрел на него искоса:

— А вы? Вы сами куда пошли, Шалва?

— Я избрал самый трудный путь, — сказал он, — вот и бродяжу из деревни в деревню.

— Да, но почему, чего ради?

— Из любви, о которой не надо говорить.

— Не пойму, поясните, — пристал я к Ъему.

— Потом, потом как-нибудь, в другое время.

— Ха! Уж не собрались ли вы проехаться со мной в Лиепаю... — по обыкновению, призвал я на помощь юмор.

— Да ну, что мне там делать, в Лиепае, друже... Какая там Лиепая, когда я никак не соберусь побывать здесь же под носом у своей тетушки...

— Что-то наш тамада заслабел с тостами, — прервал я его шутливо.