Дафна Морье - Правь, Британия!

— А уроков почти и не было, — заорал он, — только маршировали и пели новые песни. Мы выучили «Знамя в звездах». А мисс Беркетт читала нам исторические рассказы об Америке. Угадай, что еще?

— Что?

— Приходила миссис Хаббард, дама с большими зубами. Она вела «беседу об Иисусе». Теперь это будет раз в неделю, но вести будет не она. Она только показывала нашей учительнице, как надо делать.

Эмма повернулась к остальным:

— Вам то же самое досталось?

— Нет, — Энди, похоже, хватило на сегодня. — Они все время переставляли нас в разные группы, мы теперь должны помогать своему соседу по парте. Раз за разом я попадал к девчонкам, и это было ужасно. Они ничего не делали, только хихикали и тыкали меня в спину. А потом у нас было «раздумье». Нужно было молча просидеть десять минут, а затем каждый по очереди вставал и рассказывал, о чем он думал.

— И что ты рассказал?

— Я сказал, что это дурацкая затея, об этом я и думал. Больше ничего. Так что меня быстренько усадили на место. Награды я не заслужил.

— А я получил, — сказал Сэм, и по его худому личику внезапно пробежала улыбка. — Такой новый значок, звезда — как на галстуке. Я думал о Спрае, как мистер Трембат подобрал его на пляже еще щеночком, какой-то отдыхающий бросил его, не хотел везти домой. И я рассказал, как его учили пасти овец и коров, как все его любили, а потом застрелили.

Терри, за день исчерпавший весь репертуар грампластинок, приковылял, чтобы присоединиться к остальным.

— Спорю, что они были потрясены.

— Не знаю, — ответил Сэм. — Мистер Эдивин и его коллеги приняли серьезный вид, и мистер Эдивин вручил мне звезду за яркое описание.

— «Беседа о Иисусе» куда лучше, чем раздумье, — настаивал Колин, пытаясь утащить у Терри костыль, — потому что после нее мы разыгрывали сцены из жизни Иисуса. Сначала решили разыграть сцену с хлебами и рыбами, ходили по классу, изображая, что раздают хлеба. По-моему, это было глупо. Я взял линейку и выгнал их всех, а когда мисс Беркетт спросила, что я делаю, и сказала, что нельзя быть таким жестоким, я ответил, что я — Иисус, изгоняющий менял из храма. После этого миссис Хаббард ушла. Сказала, что ей надо в другую школу. А мисс Беркетт все равно дала мне звезду.

После чая мальчишки по очереди выложили Мад школьные новости. К некоторому удивлению Эммы, бабушка, вместо того чтобы позабавиться, разозлилась.

—Никогда в жизни не слыхала такой… — заявила она, используя слово, услышанное, вероятно, от Бена. — Как они осмелились изменить программу, не предупредив родителей, родственников, опекунов? Если это начало КСН или как там они это называют, то чем раньше начнется скандал в министерстве образования, тем лучше. Хотя в будущем министерство, верно, будет совместным, и во главе его поставят какую-нибудь полную идиотку вроде Марты Хаббард. Я склоняюсь к тому, чтобы дети сидели дома. Буду учить их сама.

— Это запрещено законом, — сказала Эмма.

— Неважно. Пусть подают на меня в суд. Эти жуткие галстуки… не могу поверить, что их надо носить в обязательном порядке. И почему о христианстве нельзя говорить прямо и откровенно? Беседы об Иисусе, надо же! Все равно, — заметила она. — Я бы много отдала, чтобы увидеть, как Колин изгонял их из храма.

Она включила телевизор, и на экране, как обычно теперь, появились улыбающиеся президент и королева, стоящие рядышком у Белого дома.

— Ну сколько можно, — простонала Мад. — Это же совершенно неприлично. И куда, черт возьми, смотрит принц Филипп?

— Полагаю, он все еще в гостях у индейцев, — ответила Эмма.

— Если, когда президент приедет сюда, устроят то же самое и его посадят в карету и повезут открывать парламент, то, скажу тебе, один человек точно сойдет с ума, глядя на это, — и это Дотти. Выключи!

— Подожди, — предупредила Эмма, — может, сообщат что-нибудь о капрале.

Но ничего не сообщили. Большая часть программы была отведена предстоящему в конце недели Дню благодарения, а так как после почти двухсотлетнего перерыва Соединенное Королевство воссоединилось со своей бывшей колонией, празднования пройдут особо торжественно и будет объявлен всеобщий выходной.

Позже зазвонил телефон. Эмма сняла трубку. Это был Уолли Шермен. Голос его звучал довольно подавленно.

— Это вы, Эмма? — сказал он. — Это Уолли. Мы вернулись в лагерь.

— Я поняла. Видела, как сегодня днем в бухту возвращался корабль.

— Правильно, — сказал он и после секундного колебания добавил: — Слышал, что у вас были определенные неприятности. Мне очень жаль.