Мо Янь - Устал рождаться и умирать

Лицо Цзиньлуна вдруг побелело как бумага; он зашатался, словно от удара дубинкой по голове. В это время лежавший телёнок сумел встать. Я в то время, конечно, не знал, что ты — переродившийся Симэнь Нао, и тем более не ведал, какую бурю чувств ты переживал, видя перед собой всех этих людей — Инчунь, Цюсян, Цзиньлуна, Баофэн. И очень сложных чувств, верно? Ведь когда Цзиньлун ударил тебя — это же всё равно, что ударить собственного отца, не так ли? А когда я проклинал его, я ведь проклинал твоего сына, так? Как только ты разобрался в царящей в душе путанице? Сплошной хаос в душе, лишь ты один и мог что-то прояснить.

— Я тоже не мог!

Ты встал, но голова у тебя кружилась, и ноги, судя по всему, затекли. Побуянил бы ещё, но передние ноги спутаны. Пошатываясь, ты попытался ступить пару шагов, чуть не упал и в конце концов остановился. Глаза налились кровью — понятно, от бушевавшей внутри ярости; о скрытом гневе говорило и учащённое дыхание. Из голубоватых ноздрей струилась тёмная кровь, из ушей тоже, только ярко-алая. Одно ухо порвано — неужели Цзиньлун откусил? Я торопливо пошарил вокруг, но не нашёл этого кусочка. Проглотил его Цзиньлун, что ли? Чжоувэнь-ван, которому скормили мясо его собственного сына, [98] Чжоувэнь-ван (1152–1056 до н. э.) — правитель Чжоу в эпоху поздняя Шан. По легенде, съел с супом одного из своих десятерых сыновей. несколько кусочков выплюнул, они обратились в кроликов и разбежались. Если Цзиньлун проглотил твоё ухо, считай, сын съел мясо отца, но выплюнуть его он уже не сможет, оно выйдет из него уже только дерьмом. И во что оно может превратиться после этого?

Ты стоял посреди двора, вернее, мы стояли посреди двора, не понимая, победили или потерпели поражение. Вот и думай, приняли мы унижение или покрыли себя славой. Хун Тайюэ похлопал Цзиньлуна по плечу:

— Молодец, парнишка. Первый день в коммуне и так себя проявил! Смелый, сообразительный, не растерялся в минуту опасности — вот такая молодёжь нам и нужна!

Личико Цзиньлуна зарделось, похвала явно взволновала его. К нему подошла мать, погладила по руке, потеребила за плечо. Лицо её выражало лишь одно: заботу. Но Цзиньлун этого не почувствовал, он отстранился и придвинулся к Хун Тайюэ.

Я вытер рукой кровь с твоего носа, кляня всё это сборище:

— Бандиты проклятые, вы мне за вола заплатите!

— Отца твоего нет, Цзефан, поэтому обращаюсь к тебе, — строго заговорил Хун Тайюэ. — Твой вол зашиб У Цюсян, и расходы на врачей нести вам. Отец вернётся, так ему и передай. Пусть вставляет волу кольцо, а если он поранит ещё кого из членов коммуны, мы его прикончим.

— Вы кого запугать хотите? — хмыкнул я. — Я вырос, потому что хлеб ел, а не потому что меня запугивали. Думаете, законов не знаю? Вол — это крупный рогатый скот, орудие производства, убивать его противозаконно, никакого права у вас на это нет!

— Цзефан! — строго прикрикнула на меня мать. — От горшка два вершка, как ты смеешь так разговаривать со старшими?

— Нет, вы слышали? — расхохотался Хун Тайюэ, обращаясь к собравшимся. — Здоров говорить, а? Знает даже, что вол — орудие производства! А теперь послушай, что я тебе скажу. Волы народной коммуны — да, орудия производства, а вол единоличника — орудие реакционного производства. Если вол коммуны боднёт кого, мы его, конечно, не тронем, это правда, но если это сделает вол единоличника, я тут же распоряжусь, чтобы его прикончили!

И он решительно рубанул рукой, будто зажатым в ней невидимым клинком снёс волу голову. А я-то ещё маленький, отца рядом нет, сердце сжалось, язык не слушается, сил не осталось. Жуткая картина, как наяву: Хун Тайюэ заносит отливающий синевой широкий меч и отрубает моему волу голову. Но из груди вола тут же появляется новая голова, и так раз за разом. Хун Тайюэ отшвыривает меч и пускается наутёк, а я заливаюсь смехом…

— А паршивец-то, похоже, свихнулся! — загудел народ, удивляясь, с чего бы мне смеяться в такой неподходящий момент.

— Каков отец, таков и сын! — безнадёжно заключил Хуан Тун.

Тут на него обрушилась пришедшая в себя У Цюсян:

— Тебе ли поганый рот раскрывать! Чуть что — сразу в кусты, голову как черепаха прячешь. Увидел, трус, что вол на меня попёр, так нет, чтобы выручать, наоборот, перед собой выпихнул. Кабы не Цзиньлун, висела бы я ни жива ни мертва на рогах этого бычка чёртова…

Все взгляды вновь обратились на брата. Да какой он мне брат! Впрочем, мы сыновья одной матери, а от отношений сводных братьев никуда не денешься. Но вот У Цюсян смотрела на него не так, как остальные. А её старшая дочка Хучжу вообще вся светилась от избытка чувств. Теперь-то я, конечно, понимаю, что статью брат уже напоминал Симэнь Нао, и Цюсян углядела в нём своего первого мужчину. Всем плела, что её, служанку, насиловали, болтала о своей горькой судьбе и глубокой ненависти. На деле же всё было далеко не так. Такие мужчины, как Симэнь Нао, умеют укрощать злого духа в женщине, а своего второго мужа Хуан Туна она — я знал — ни в грош не ставила, за кучку собачьего дерьма почитала. Ну а у сияющей Хуан Хучжу это были первые проявления любви.