Мо Янь - Устал рождаться и умирать

С трудом выгребая против течения, я добрался до ступенек у ворот. Там с силой стряхнул с себя грязную воду и нечистоты. Судя по оставшимся на стене следам, уровень воды значительно упал. Час назад, когда твоя жена энергично драила нужник, здесь, видимо, катился мутный бурлящий поток, и, появись тогда джип с этими тремя злодеями, он бы просто утонул. Откуда, интересно, они приехали? И куда умчались? Стоя у ворот, я изо всех сил старался принюхаться, но так и не смог определить, где они. Из-за дождя и бурлящих потоков все запахи слились в какую-то невообразимо гадкую мешанину, и даже я, с моим выдающимся нюхом, вынужден был признать своё бессилие.

Вернувшись во двор, я увидел, что твоя жена просунула голову тебе слева под мышку и твоя левая рука повисла у неё на груди как увядшая люфа. Правой рукой она обхватила тебя за талию, а ты склонил голову ей на висок. Казалось, она вот-вот рухнет под твоей тяжестью, но она держалась и изо всех сил пыталась двигать тебя вперёд. На ногах ты всё же держался и, хоть неуклюже, но двигался. Значит, жив, и не только жив, но и, можно сказать, в здравом уме.

Я помог хозяйке закрыть ворота и стал кружить по двору, чтобы развеять подавленное настроение. Раздался громкий крик «Папа!» Это в одних трусах и майке выбежал твой сын. Всхлипывая, он, как и мать, подлез к тебе под мышку, только справа, уменьшив нагрузку ей и придав твоему телу равновесие. Так вы втроём и проделали этот путь примерно в тридцать шагов до кровати твоей жены, такой трудный и мучительный, что казалось, вы шли целую вечность.

Я забыл, что я — вымазанный в уличной грязи пёс, я ощущал себя человеком, связанным с вами общей судьбой, и, выражая поскуливанием свои переживания, последовал за вами в спальню твоей жены. Ты был весь в крови и грязи, одежда разодрана, словно тебя полосовали плетьми. От брюк сильно пахло мочой, без сомнения, ты напустил в штаны, когда тебя избивали. Твоя жена, человек хоть и неприхотливый, была страшная чистюля, и то, что она позволила вот так улечься на её постель, говорило о её чувствах к тебе.

Её не только не смутило, что ты такой грязный лежишь у неё на постели — она и мне, перемазанному в грязи, разрешила усесться у себя в комнате. Твой сын стоял перед тобой на коленях и хныкал:

— Папа, что с тобой? Кто тебя так избил?

Ты открыл глаза, поднял руку и погладил его по голове. В глазах у тебя стояли слёзы.

Твоя жена принесла таз горячей воды, поставила на табуретку рядом с кроватью. По запаху я понял, что она добавила в воду соли. Намочила полотенце и стала стаскивать с тебя одежду. Ты сопротивлялся, пытаясь привстать, бормотал «нет», но она упрямо отвела твои руки и, опустившись на колени перед кроватью, расстёгивала пуговицы. Ты не хотел, чтобы она за тобой ухаживала, но сил сопротивляться не было. Твой сын помогал матери, и вот ты уже лежишь голый на постели жены. Она вытирала тебя смоченным в подсоленной воде полотенцем, роняя тебе на грудь слёзы. Слёзы стояли в глазах твоего сына, в твоих тоже, ты закрыл глаза, но слёзы вытекали из уголков и текли по вискам.

За всё это время твоя жена ни о чём не спросила, ты тоже не сказал ни слова. Лишь твой сын повторял через каждые несколько минут:

— Папа, ну кто тебя так? Отомстить хочу!

Ты не отвечал, молчала и твоя жена, словно вы понимали друг друга без слов. Весь изведясь, твой сын обратился ко мне:

— Четвёрочка, кто избил папу? Отведи меня к нему, отомстить хочу!

Я тихо поскуливал, изъявляя своё сожаление. Этот принесённый тайфуном ливень все запахи смешал в одну кучу.

Жена и сын переодели тебя во всё чистое, надели белую шёлковую пижаму, просторную и удобную, и твоё лицо стало казаться ещё более багрово-синим. Твоя жена бросила грязную одежду в таз для умывания, потом потрепала сына по голове:

— Кайфан, скоро уже светает, иди поспи немного, завтра в школу.

И, забрав таз, повела его за собой. Я поплёлся следом.

Набравшейся в ведре дождевой водой она постирала одежду и повесила сушиться. Потом зашла в восточную пристройку, зажгла лампу, уселась на табуретку, спиной к разделочной доске, упёрлась локтями о колени, ладонями в подбородок, и стала смотреть перед собой, будто размышляя о своём.

Она была на свету, а я в тени. Её лицо высвечивалось с невероятной чёткостью. Синюшные губы, отстранённый взгляд. О чём она думала, эта женщина? Узнать это мне было не дано. Она сидела, пока не рассеялся мрак и не наступил рассвет.

Утро было необычайно оживлённое, во всех уголках города раздавались голоса людей. Одни радовались, другие печалились — тут жалобы, там проклятия… Небо по-прежнему застилали тучи, дождь то припускал, то ослабевал. Твоя жена принялась готовить завтрак. Похоже, лапшу делает. Ну да, так и есть. Так освежающе пахнуло мукой среди вездесущей вони. Донёсся твой храп — заснул-таки. Встал твой сын и, полусонный, побежал к нужнику. Пока я прислушивался к звону его струйки, сквозь слипшиеся в воздухе запахи грязи и нечистот пробился запах Пан Чуньмяо. Он быстро приближался, без сомнения, прямо к воротам твоей семьи. Гавкнув лишь раз, я опустил голову. На душе было тяжело; какая-то неописуемая печаль сжала горло, словно гигантская рука.