Мо Янь - Устал рождаться и умирать

— Дядюшка, — всхлипнул я. — Отпустили бы вы меня…

— А ну отпустили все руки… — скомандовал Хун Тайюэ, размахивая мосолом, как дирижёр палочкой. — Словами надо воздействовать, а не силой!

— Ты, Цзефан, как начальник уезда, родной отец для народа, должен о нас, симэньтуньских стариках и молодых, позаботиться. Нельзя позволить Цзиньлуну творить произвол, — сказал он. — Твой батюшка тоже хотел приехать, чтобы выступить с петицией, но твоя матушка приболела, вот он и не приехал.

— Дядюшка Хун, хоть мы с Цзиньлуном дети одной матери, мы с детства разные, и вы об этом прекрасно знаете, — вытер я с носа кровь. — Я тоже против его планов, так что отпустите меня.

— Слышали? — помахал мосолом Хун Тайюэ. — Начальник уезда Лань за нас!

— Ваше мнение я могу передать начальству. Но вы должны уйти отсюда. — Я оттолкнул стоявших передо мной и строго добавил: — Действовать таким образом противозаконно!

— Нельзя его отпускать, пусть отношение напишет!

Меня это вдруг так взбесило, что я выхватил у Хун Тайюэ мосол и, размахивая им, как тесаком, разогнал всех, кто преграждал путь. Одному попало по плечу, другому по голове, раздался крик «Начальник уезда дерётся!» Дерётся так дерётся, ошибка так ошибка. Да, я такой, ошибка не ошибка, начальник уезда или нет, катитесь вы все знаете куда. Расчистив дорогу, я прорвался через окружение, ввалился в здание управы и, прыгая через две ступеньки, взлетел на третий этаж в свой кабинет. Из окна были видны все эти блестящие головы у входа, с глухим звуком поплыл розоватый дымок, и я понял, что полиции пришлось применить гранаты со слезоточивым газом. Толпа смешалась. Я отшвырнул мосол и закрыл окно, на время прекратив отношения с внешним миром. Неважный из меня кадровый работник: собственные проблемы заботят больше, чем страдания народных масс. Даже по поводу незаконной петиции я ощущал некоторое злорадство, потому что разбираться с этим кавардаком придётся Пан Канмэй. Схватив телефонную трубку, стал звонить в книжный магазин, но там никто не отвечал.

Позвонил домой, трубку снял сын. Обуревавший меня гнев наполовину спал, и я, изо всех сил стараясь казаться спокойным, попросил:

— Кайфан, позови маму к телефону.

— Пап, что у вас с ней происходит? — В голосе чувствовалось недовольство.

— Ничего. Маму позови.

— Её нет дома, пёс тоже не пришёл встречать. Еду не приготовила, записку вот только оставила.

— Какую записку?

— Сейчас прочитаю. «Кайфан, приготовь что-нибудь поесть сам. Если позвонит отец, пусть ищет меня на Народном проспекте у магазина острого соуса „хун“». Что это значит?

Я ничего не стал объяснять. Пока ничего не могу объяснить, сынок. Бросив трубку, я посмотрел на лежащий на столе мосол, пытаясь сообразить, что взять с собой, но так ничего и не придумал. Бегом спустился вниз. У входа творилась неразбериха, люди столпились в кучу, резкий запах не давал дышать и ел глаза, в воздухе смешался кашель, проклятия и пронзительные вопли. Здесь всё близилось к концу, но дальше только начиналось. Зажав нос, я обогнул здание, вышел через калитку на северо-восточном углу и по задней улочке побежал прямо на восток. Добежав до переулка кожевенников рядом с кинотеатром, повернул на юг к Народному проспекту. Беспокойный народ сапожники по обеим сторонам переулка наверняка соотнесли вид мчащегося в панике замначальника уезда Ланя с беспорядками у входа в управу. Может, в городе кто не знал Пан Канмэй, а уж меня-то знали все.

Жену я увидел сразу, заметил и пса за её спиной, ублюдка этакого! По проспекту беспорядочно спешили толпы людей, никто правил движения не соблюдал, машины, повозки, люди — всё смешалось, рёв клаксонов стоял невыносимый. Я пересёк проспект, прыгая из стороны в сторону, как ребёнок, играющий в «классики». Кто-то обратил на меня внимание, но большинству было не до меня. Запыхавшись, я остановился перед ней. Её глаза были устремлены на дерево, а ты, пёс, ублюдок, смотрел на меня ничего не значащим взглядом.

— Куда ты её подевала? — сурово подступился я к ней.

Её рот искривился, щёки дёрнулись, на лице появилась презрительная усмешка, но взгляд был по-прежнему устремлён на дерево.

Поначалу я увидел на стволе лишь четыре неясных ярко-зелёных пятна, но потом понял, что это мухи, гадкие зеленоголовые мухи. Приглядевшись ещё, различил три иероглифа и три восклицательных знака. От запаха крови закружилась голова, в глазах потемнело, и я чуть не упал. Похоже, произошло то, чего я боялся больше всего. Она убила её и написала это её кровью. Собравшись с духом, я всё же спросил: