Мо Янь - Устал рождаться и умирать

В «Записках о свиноводстве» Мо Янь подробно описывает, как я откусил Хун Тайюэ его сокровища и как он стал инвалидом. Якобы Хун Тайюэ присел «развести рукава» под кривым абрикосом, а я воспользовался этим и неожиданно напал сзади. При этом он с нарочитой серьёзностью описывает аромат цветущего абрикоса, пчёл, собирающих нектар в лунном свете, у него ещё получилась с виду прекрасная фраза: «В лунном свете тропинка через абрикосовый сад вилась молочной рекой». Меня паршивец изобразил этаким хряком-извращенцем, пристрастившимся откусывать людям эти дела — вот уж поистине, «своей подлой душонкой мерить суть благородного мужа». Только подумай, как я, Шестнадцатый, с моим почти героизмом и благородством, мог исподтишка наброситься на человека, справляющего нужду? Писал, видать, с гадостными и подлыми мыслями на уме, вот и читать невозможно без отвращения. Ещё он понаписал, что той весной я бесчинствовал по всему Гаоми, загрыз более десятка голов крестьянского скота, и описал это так же гнусно и подло. Якобы я всегда нападал, когда коровы гадили, впивался им в зад и выдирал кишки. Вот что он пишет: «Вокруг извивались вывалянные в грязи сероватые кишки… От безумной боли животные бросались куда глаза глядят, волоча их за собой, в конце концов падали и подыхали…» В силу своего гнусного воображения этот паршивец изобразил меня абсолютным монстром. На самом деле виновником ущерба, нанесённого этим коровам, был волк, старый извращенец, пробравшийся с гор Чанбайшань. [242] Чанбайшань — горный хребет в северо-восточном Китае и на севере КНДР. Он искусно прятался, не оставлял следов, и все его преступления вешали на меня. Позже, когда этот волк проник к нам на косу семьи У, мне даже не пришлось вступать в схватку, его растоптали в лепёшку, а потом разорвали на куски мои свирепые сыновья и внуки.

А вот как всё было на самом деле. В тот вечер я в компании одинокой луны бродил по улице и проулкам Симэньтуни. Снова очутился в абрикосовом саду и увидел Хун Тайюэ. Он словно из могилы верного пса выбрался и стал мочиться под тем самым кривым деревом. Фляжка на груди, несёт перегаром. Обычно он выпивал в меру, а теперь стал конченым пьянчугой. По слову Мо Яня, «содержимым чарки заливал тяжесть в душе».

— Руки прочь, «когти кошачьи»… — снова заругался он, закончив свои дела. — Думаете, свяжете по рукам и ногам, и замолчать заставите — не выйдет! Да хоть на куски порежьте, железное сердце коммуниста не сотрёшь в порошок! Не верите, щенки? Дело ваше, а я верю…

Привлечённые его речами, мы с луной последовали за ним, перемещаясь от дерева к дереву. Стоило одному из деревьев не пропустить его, он пыжился и грозил кулаком:

— И ты, мать твою, наскакивать на меня смеешь, гляди, понюхаешь железного пролетарского кулака…

Он приплёлся к червоводне и забарабанил в дверь. Она отворилась, и я увидел ярко освещённое лицо урождённой Бай с совком шелковичных листьев в руке. Изнутри вместе с ярким светом вырвался и смешался со светом луны запах свежих шелковичных листьев, а также донеслись похожие на шелест дождя звуки — это гусеницы грызли листья. Женщина в изумлении вытаращила глаза:

— Секретарь Хун… Что это вы здесь?..

— А ты думала, кто? — Хун Тайюэ изо всех сил пытался сохранить равновесие, но постоянно стукался плечом в наставленные в несколько этажей лотки. — Слыхал, с тебя тоже сняли ярлык помещичьего элемента, — с какой-то странной интонацией заявил он. — Пришёл вот поздравить…

— Всё благодаря вам… — Урождённая Бай положила совок и вытерла глаза рукавом. — В те годы, кабы не ваша забота, давно забили бы до смерти…

— Чушь несёшь! — рассердился Хун Тайюэ. — Мы, коммунисты, всегда относились к тебе с пролетарским гуманизмом!

— Я понимаю, секретарь Хун, в душе я всё понимаю… — сбивчиво продолжала Бай. — Давно уже хотела с тобой поговорить, но тогда на мне висел ярлык, не смела. Теперь другое дело, ярлыка больше нет. Я тоже член коммуны…

— Ты это о чём?

— Цзиньлун тут присылал человека сказать, чтобы я приглядела за тобой… — смущённо проговорила она. — Я сказала, если секретарь Хун не против, я согласна…

— Эх, Бай Син, Бай Син, ну почему ты из помещиков? — бормотал Хун Тайюэ.

— На мне уже нет ярлыка, я — тоже гражданин, член коммуны. Нету нынче классов… — пролепетала Бай.