Йоханнес Зиммель - Я признаюсь во всём

Конечно, я мог еще попытаться бежать. Но наверняка границы для меня уже были закрыты, если полиция имела хотя бы малейшее подозрение, и я попал бы в еще более затруднительное положение. Я не мог больше вести себя так бездумно, как раньше. Я стал тяжел на подъем, устал и, конечно, был очень болен. Мне было тяжело дышать. Головные боли участились. Я держался благодаря морфию Мордштайна. Но тем не менее я не был прежним. Я сильно изменился, я это чувствовал.

Может быть, я изменился под влиянием доктора Фройнда. Слова, которые он произнес в первую ночь, врезались мне в память. Нельзя вечно бежать. В жизни каждого наступал день, когда необходимо остановиться и, прислонившись к стене, взглянуть в глаза реальности. Я хотел этого. Я слишком устал, чтобы бежать.

Я пошел в полицию. Я долго ждал, передо мной было несколько человек. Я сидел на скамейке в грязном холодном коридоре перед дверью кабинета, куда меня должны были вызвать, и дрожал от холода. Я находился в состоянии полной отрешенности, которую человек испытывает в состоянии опьянения, перестав думать о трудностях. Я был абсолютно равнодушен. Морфий оказал свое влияние на организм. Я был так спокоен, что даже смог разговориться с человеком, который подошел минут через десять и сел рядом со мной. Ему было лет сорок пять, симпатичный, но плохо одетый и чем-то озабоченный. Он понравился мне с первого взгляда.

— Сегодня это опять надолго, — терпеливо сказал он.

— Да.

— Вы уже бывали здесь?

— Нет.

— Я спросил только потому, что сам уже несколько раз приходил сюда.

— Да?

— Да.

Тема была исчерпана, но вдруг он сказал:

— Позвольте представиться — Хоенберг.

— Очень приятно, — сказал я и протянул ему руку. — Моя фамилия Франк.

— Вы здесь тоже из-за ребенка? — спросил он смущенно.

— Нет. Почему?

— У вас нет детей?

— Есть, — сказал я. — Сын.

— У меня тоже. Боже, если бы я только мог предположить… — он замолчал и вздохнул.

— Что-то не так с вашим мальчиком?

— Ничего, — сказал он глухо. — С моим мальчиком все в порядке. Его зовут Герберт. Десять лет. Он был прекрасным ребенком — до последнего времени. Какой-то черт вселился в него. Вы не представляете, что мы пережили, моя жена и я. Особенно моя бедная жена. Я представитель фирмы, постоянно в командировках — меня это так не коснулось. Но моя жена! — Он снова вздохнул. Я посмотрел на него. У него было очень приятное и дружелюбное лицо.

— Герберт болен?

— Да, господин Франк. Не физически. Он душевнобольной, я всегда так считал.

— Душевнобольной?

— Да. Мы с женой убеждены в этом. Что-то произошло в его душе, он очень изменился.

— Что вы имеете в виду?

Хоенберг смущенно оглянулся и сказал почти шепотом:

— Его выгнали из школы, господин Франк.

— Из-за чего?

— Из-за сексуального правонарушения. — Он смотрел в пол. — Только представьте себе! Мой сын! Он попытался изнасиловать девочку. Ужасно, правда?

Я молчал.

— Они скрыли этот факт, — сказал он. — Они скрыли это, потому что знали меня. Мы отдали Герберта в другую школу. Полгода все было в порядке. А сейчас…

— А сейчас?

— Опять то же самое, — сказал он. — Рецидив. Хуже, чем в первый раз. Вмешалась полиция — мать девочки написала заявление. Поэтому я сейчас здесь. Случай подсудный. Вы можете это себе представить, господин Франк? Осужден! Мой мальчик будет осужден в возрасте десяти лет. — Он прикрыл глаза рукой.

Я задумался. Потом я сказал:

— Послушайте, господин Хоенберг, я могу дать вам один совет. У меня тоже трудный ребенок. В Вене есть прекрасный воспитатель, доктор Фройнд. Он открыл консультацию для детей и их родителей и принимает каждый четверг с четырех до восьми часов. Отправляйтесь к нему с вашим Гербертом.

— Вы думаете, он может мне помочь?

— Если не сможет он — не сможет никто, — убежденно ответил я. — Для меня этот человек святой. Попробуйте. С моим мальчиком он сотворил чудо. Я могу вас записать.

— О, вы действительно могли бы это сделать?

— Конечно.

Мы обменялись адресами и телефонами. Я пообещал позвонить ему. Дверь, перед которой мы оба ждали, открылась, и чиновник вышел в коридор.

— Господин Вальтер Франк, — громко сказал он.

Я поднялся.

— Да, иду, — сказал я равнодушно и холодно. Затем я поступил довольно странно. Я до сих пор не могу себе объяснить, зачем я это сделал. Я обратился к Хоенбергу: — Обязательно приходите ко мне. Нам многое нужно рассказать друг другу.

— С удовольствием, если позволите, — он был смущен.