Ганс Леберт - Волчья шкура

Он улыбался (само собой разумеется!), но в его улыбке было отчаяние преследуемого человека, который во всех своих преследователях узнает самого себя и потому знает, что любая попытка к бегству обречена на провал.

— Я как раз проходил мимо, — сказал он, — и увидел ваш дом. Мне вдруг взбрело в голову зайти к вам. У вас найдется для меня немного времени?

Матрос видел его судорожную, отчаянную улыбку (так заставляет себя улыбаться нищий). Он сказал:

— Я знаю. Подобные идеи иногда возникают. Заходите. Вы мне не мешаете. — Он пропустил Малетту в комнату и сказал: — Здесь моя мастерская, поэтому везде глина!

— Все лучше, чем фотографии, — отвечал Малетта.

— Очень возможно! Раздевайтесь, прошу вас!

Малетта расстегнул пальто.

— До Нового года сплошь шли дожди, — сказал он, — а теперь вдруг этот собачий холод. Погода в последнее время совсем сумасшедшая.

Матрос подвинул ему стул.

— Я долгие годы был моряком, — сказал он, — и мне поневоле приходилось наблюдать за погодой. Могу вас утешить: она никогда не была нормальной.

Казалось, у Малетты на уме было еще что-то, что так и рвалось с языка, но он, видимо, справился с собой и сказал только:

— Ну да, вероятно, вы правы!

Они сидели друг против друга и подыскивали какую-нибудь тему для разговора, а тема, волнующая их обоих, казалось, повисла в воздухе, столь угрожающая, что никто из них не отваживался ее затронуть. И поскольку матрос очень мало смыслил в фотографии, Малетта столь же мало в гончарном деле, навигации и т. д. и оба они ничего не смыслили ни в земледелии, ни в скотоводстве, то — как и все зрелые мужчины, не знающие, о чем говорить, — заговорили о том, что касалось всех, то есть о недавнем трагическом событии.

Первым толкнул камень, лучше сказать, дал сорваться лавине (ибо все разговоры о таких событиях похожи на лавину) Малетта, который, как наживку, бросил замечание (по-стародевичьи потупив взгляд):

— Да, в воскресенье много чего случилось. — И следил из-под полуприкрытых век, клюнет ли на нее эта необычная рыбина.

А матрос, не очень-то склонный распространяться об этом, взглянул на него, словно ничего не понимая.

— Вы знаете, что я имею в виду? — спросил Малетта. — Или нет?

Матросу некуда было деваться, и он сказал:

— Конечно, знаю. Вы имеете в виду доблестное завершение облавы.

— Народный праздник, не так ли?

— Да, черт возьми, они устроили праздник! И я не смог его испортить этой банде!

Улыбка скользнула по губам Малетты.

— А у вас было такое намерение? — спросил он. — Неужто вы такой охотник портить людям удовольствие? Ведь вы так же «любите» людей, как и я.

Матрос удивленно и недоверчиво взглянул на него. ПоДумал: откуда я знаю этого малого? Он занимает какое-то место в моих воспоминаниях. Где-то я с ним уже встречался! Матрос взял трубку и выбил ее. Потом сказал:

— Я, мягко выражаясь, плевать хотел на людей. По мне, пусть занимаются чем угодно. Но на сей раз, на сей раз я бы с удовольствием им насолил. — А потом: — Если хотите, это даже мой долг, а кроме того, очень уж подходящий случай. Но черт прислал ко мне сестру милосердия, и она дала мне наркоз, чтобы я ничего не заметил. Я только-только в себя пришел, когда раздались выстрелы.

Малетта (с улыбкой):

— Но это же был убийца!

Матрос:

— Убийца? Не больше, чем вы или я.

— Но ведь он сознался, — сказал Малетта.

— Да, после того, как они его избили.

Они переглянулись.

— Очаровательные люди, не правда ли?

А матрос:

— Чего тут говорить, их ведь не изменишь.

Малетта:

— Но их надо любить. От нас этого требуют.

Матрос смотрел прямо перед собой.

— Да, я знаю. Но, спрашивается, как? По-моему, этот фокус не удастся уже и господу богу или разве что, если он закроет глаза.

И снова эта омерзительная улыбка. А потом:

— А что мы теперь знаем о господе боге? Разве мы понимаем, что богоугодно, а что нет?

Матрос попытался заглянуть в глаза Малетты, но как будто увяз в жидкой каше. Он подумал: одно я знаю точно, плавленый сыр вместо лица угоден богу так же мало, как и мне.

А Малетта:

— Возможно, в этом и заключается его божественный трюк!

— В чем же именно?

— В том, что можно от стыда закрыть глаза.

— Вы думаете? Ну, не знаю.

— Уверяю вас, это так, — сказал Малетта и ухмыльнулся. — Я и сам пробовал, только не получается. Поневоле то и дело открываешь глаза, — сказал он. — Сами понимаете, что особой любви к ближним я при этом не испытывал. Потому-то я несколько лет назад дал тягу и, как видите, докатился до этой коровьей деревни. Здесь мало людей (так я думал!), и если они к тебе не липнут, то еще жить можно. Но и эта надежда (последняя!) не оправдалась. Теперь я знаю: в деревне еще много хуже. В воскресенье я смотрел из окна своей мансарды — принимал парад. Мне казалось, что это захолустье затопил поток нечистот. Словно вдруг, разом переполнились все выгребные ямы. На фоне леса и неба, в обрамлении тишины это выглядело особенно прелестно. И я еще должен здесь что-то любить? Нет! К черту!