Хосе Сампедро - Река, что нас несет

Первые стволы сплавного леса вместе с Белобрысым и Балагуром достигли домика на берегу. Кинтин уже договаривался со сторожем, чтобы тот позволил ему принять несколько ванн, пока они здесь пробудут. Сторож не возражал и даже не захотел брать с него денег.

— Чтобы ванны помогли, надо купаться девять дней, — сказал он сплавщику.

— А вдруг помогут! — ответил Кинтин. — Пускай хоть не две, а одну ногу эта вода вылечит! Знаешь, если свершится такое чудо, на будущий год я снова приеду и буду купать другую ногу. И прикажу высечь на стене благодарственные слова.

На домике действительно красовались забавные надписи: «Здесь вылечился Хенаро Гарсия» (подпись заверена печатью, как в нотариальной конторе), «Перед этой водой все воды на свете ничего не стоят». А под ней: «Перед плохим вином эта вода ничего не стоит». И даже славословие в стихах:

— Танцев не будет! — крикнул сынишка сторожа, выскочив из-за деревьев и едва переводя дух.

— Хе! А разве должны быть танцы?

— Вот это я понимаю! — воскликнул Балагур, — Я бы первый станцевал горную хоту с этими дамами.

Старухи засмеялись. Сторож спросил у мальчика, кто ходил за музыкантом.

— А зачем нам музыкант? — подходя, спросил Двужильный. — Обойдемся парой палочек и сковородой.

— Ух, сковорода!.. Да аккордеон Манкильо! Он сейчас живет здесь, в горах, у своего дядьки-лесничего. Увивается за девчонкой, которая привезла сюда лечить мамашу; кажется, ее Агедой зовут…

— Вот это шик! Аккордеоп! — воскликнул Балагур. — Я вижу, тут у вас обслуга на высшем уровне!

— Моя жена приготовила сурру. Два кувшина, — не преминул похвастать сторож. И спросил у сынишки: — А что случилось?

— Манкильо ушел в Саседон и вернется очень поздно. Может быть, даже завтра утром.

— Ну что ж, — смирился сторож. — Раз так, ничего не поделаешь. Оставим сурру на завтра.

— А что это такое? — поинтересовался Шеннон.

— Лимонад. Вино с лимоном, сахаром, корицей и бог знает с чем еще. Сами отведаете. Кто ждет, тот дождется.

И действительно, они дождались. Поздним вечером, после ужина, сплавщики уже во тьме поднялись к дому. Воздух пропитался запахом влажной земли, благоухал древесной смолой, полнился журчанием реки. В дверях вырисовывались силуэты людей. Рядом в кустах слышался смех девушки. «Совсем еще юная, судя по голосу, — заключил Шеннон, — а уже будоражит смехом ночь». Сплавщики прислонили багры к стене и вошли в коридор, по обеим сторонам которого через равные промежутки были двери, словно в монастыре. В конце коридора еще одпа дверь, побольше, вела через кухню в поле. Со стен на почтительном расстоянии друг от друга свисали три светильника. В тусклом свете едва виднелись неясные фигуры. Во всю длину коридора тянулись скамьи. Вот и все.

Все, если не считать толчеи и гвалта. Голоса, голоса и неясные фигуры. Пахло толпой. В глубине коридора жена сторожа накрывала стол скатертью.

— На что нам, скотам, такая роскошь? — крикнул ей Кривой. — Мы все испачкаем!

— Нет, нет. Разве можно оставить стол непокрытым? Мы ведь не в поле.

И, несмотря на предупреждение, она постелила скатерть, а на нее поставила большую оплетенную бутыль и стаканы.

— Ах, так сурра все-таки будет?

— Сегодня сурра, а завтра танцы, — улыбнулась сторожиха. — Она уже готова… Вот у нас и получится два праздника.

— Хватит языки чесать, наливайте, — прокричали со скамей.

Вскоре всех охватило неуемное веселье. И хотя было здесь человек тридцать, дым стоял коромыслом. Взрослые орали, ребятишки шныряли среди них, сплавщики уже позволяли себе разные выходки. Разрядка была необходима людям, которых всегда сдерживают строгие правила, отсутствие воображения, нехватка денег, неусыпная бдительность соседей и страх перед пересудами. И вот теперь, в горах, ночью, они могли позволить себе полюбоваться удалью сплавщиков, которых никто не мог упрекнуть за это, быть снисходительными к несчастным больным, одной ногой стоявшим в могиле, к смеху беззубых стариков и безобидной похоти тех, кто уже ни на что не способен. Разумеется, были здесь и девушки, и парни, но в такой толчее решительно ничего не могло произойти. Судьба даровала им свободу, и они безнаказанно предавались ей, ибо все были заодно.

Еще никогда в жизни Шеннону не приходилось наблюдать столь вольного поведения. Он говорил себе, что глупо было бы соблюдать приличия в этой обстановке средневековых, а то и римских купален с двумя примитивными ваннами, в. этой тесноте, когда все толкутся на одной кухне, на одном скотном дворе. Так и не усвоив правил хорошего топа, они вернулись назад к природе: услаждают желудки пряным вином, — разве не пили такого вина на попойках Чосера? — буйно веселятся, похотливо жмутся друг к другу, кричат, шумят, ликуют тем ликованием, которому с непостижимым постоянством хоть на мгновение предается бедный люд в этой бренной жизни.