Симонетта Греджо - Голыми руками

— Слушай, Эмма, ты помнишь, сколько мне лет?

— Вот именно. Возраст катастроф.

Его длинные волосы задели меня по лицу, когда он садился рядом со мной за стол. Мимоходом я заметила татуировку — маленькую черную звездочку в ямке под затылком. Несколько минут он критически созерцал яичницу, потом снял очки в круглой металлической оправе и вытер их салфеткой. Прежде чем наброситься на еду, спросил:

— Что будем делать дальше?

Джио было несколько часов от роду, когда я увидела его впервые: крошечный человечек в руках своего отца, безволосая голова, широко раскрытые, еще ничего не видящие глаза, сжатые кулачки с малюсенькими, как зернышки риса, ноготками. В груди моей будто камень с места сдвинулся, из глаз потекли слезы, заливая щеки, рот, шею.

Рафаэль смущенно порылся в кармане и протянул мне скомканный носовой платок. Я бы предпочла, чтобы он обнял меня, утешил — но он отвел глаза.

Вечером того же дня, пока Миколь была еще в клинике, он зашел за мной и потащил праздновать рождение Джио. Всю ночь мы вдвоем бродили по кафе и барам и закончили празднование в каком-то мрачном бистро, куда не проникали лучи рассвета. В машине он меня поцеловал. Мы долго сидели обнявшись, отделенные от мира запотевшими стеклами, не обращая внимания на измятую одежду, на наши мокрые от пота лица. Казалось, мы сошли с ума. Он умолял, чтобы я простила его и вернулась. Никогда еще с тех пор, как Миколь вошла в нашу жизнь, с тех пор, как он меня бросил, он не говорил такого.

Наша с ним история закончилась в одну новогоднюю ночь, за три года до рождения Джио. Сама не знаю, как я выдержала этот удар. Просто сжала зубы и ушла, не успев распустить нюни. У меня не хватило тогда духу вернуться в свою мансарду. Первую ночь нового года я провела лежа рядом с больной мамой, прижавшись к ней и прислушиваясь к ее дыханию, к ровному и спокойному ритму ее сердца.

Мне понадобилось немало мужества, чтобы залечить раны и обуздать уязвленное самолюбие; мне пришлось просто заковать себя в броню, потому что, куда бы я ни пошла, я повсюду встречала их вместе. У нас были общие вкусы и пристрастия, общие друзья, мы ходили в одни и те же места — те же бары, те же кафе и рестораны. У нас был одинаковый распорядок дня, мы вообще вели приблизительно одинаковый образ жизни. Мало-помалу, сначала издалека, потом постепенно сужая круги, Миколь начала ко мне приближаться. Она была терпелива, настойчива и в конце концов меня приручила. Это было не слишком трудно — для меня в целом мире существовали только она и Рафаэль.

Наверно, благодаря молодости и определенной гибкости характера мне удавалось каким-то образом примирить любовь к Рафаэлю и восхищение, которое во мне вызывала Миколь.

Она была похожа на молодого спортсмена, никогда не знавшего поражений. Она была всем тем, чем я никогда не буду: Дэзи из “Великого Гэтсби” или Миколь из “Сада Финци-Контини” [2] “ Сад Финци-Контини ” — роман итальянского писателя Джорджо Бассани и одноименный фильм, снятый на его основе Витторио Де Сика (1970). , которая бежит за теннисным мячом в диковинном, давно исчезнувшем парке. Вероятно, Рафаэль, как и я, был чувствителен к напористому очарованию тех, кому все легко дается. А может, ослепленный мужской жаждой обладания, он увидел в Миколь лишь грациозное создание с копной золотистых кудрей, или юркую ящерку с черными угольками глаз, или просто был зачарован ощущением, что встретил женщину, которая изменит его жизнь. Я, собственно, никогда не думала, что мы с Рафаэлем останемся вместе навсегда, я вообще об этом не думала, я просто его любила. У меня были любовники до него, были после — но с ним было ощущение, что он тот, кого я ждала, мой единственный, и я клялась ему в вечной любви. Он тоже мне клялся, и если бы Миколь не встала между нами, наша жизнь, наверно, сложилась бы иначе.

И вот теперь, почти двадцать лет спустя, ко мне в дом без предупреждения на ночь глядя вваливается их сын, жарит яичницу и спрашивает, что мы дальше будем делать, — а в воздухе висит первая в году гроза, и уже не терпится, чтобы она поскорей разразилась.

Некоторые события, от которых нас отделяют десятки лет, так живы в памяти, точно произошли только что. Какие-то минуты отпечатываются в памяти на всю жизнь. Сидя в темноте у открытого окна, завернувшись в старое одеяло и поставив перед собой стакан виски, я вспоминаю Париж восьмидесятых и квартал Марэ, черный, обшарпанный, сырой.

Какое-то время, довольно долго, Миколь, Рафаэль и я жили вместе в самом центре этого буржуазного района. Старинная квартира состояла из четырех больших залов с каминами и почерневшей кухни; потолки были высокие, полы — вытоптанные. Эту квартиру мы сняли у приятеля моих родителей, который сам тоже ее снимал, но уехал далеко и надолго. Это был оазис — последний оплот закона 48-го года “О найме жилья”, — достававшийся нам благодаря ходатайствам адвоката. На окнах красовались горшки с папирусом. Стенные проемы были заняты потускневшими старинными зеркалами, такими высокими, что закрадывалось подозрение — а может, их делали прямо здесь, в комнатах. Просторные камины, облицованные потрескавшимся мрамором, топились круглый год на полную катушку и остывали только в конце мая, когда на улице вот-вот должна была установиться жара.