Илия Троянов - Собиратель миров

Шейх Мохаммед Али Аттар был рекомендован ему в качестве учителя, и действительно, едва этот старый человек вошел, на его морщинистом лбу был написан доклад. Айва, айва, айва, пробормотал он, прежде чем приступить к наставлениям, к перечислению ситуаций, где все было юридически заклепано и заколочено. Шейх Абдулла дал учителю выговориться. Когда тот утомился, так и не дойдя до конца, он заговорил сам, описав духовную пищу, которую сам себе назначил, и попросил ученого шейха Мохаммеда Али Аттара предоставить ему именно этот рацион и ничего другого. Шейх Мохаммед исполнил его желание, но окольными путями; вскоре он вмешивался с советами и порицаниями касательно поведения своего ученика во всех областях жизни. Айва, айва, айва, так что значит хадж? Стремление! К чему? К лучшему миру. Кто мы такие на земле, как не путники в поиске высшей цели. И что значат тяготы сейчас по сравнению с вечным вознаграждением. Итак, кто здоров, обеспечен на все время путешествия и достаточно состоятелен, чтобы покупать везде воду и платить за каждый участок пути… да что ты постоянно пишешь, дорогой мой, что за дурная привычка? Говорю тебе, ты точно подхватил ее в стране фаранджа. Раскайся, пока не поздно. Раскайся. Айва, айва, айва, во время ихрама ты не должен ни стричь, и выдергивать свои волосы, ни даже чуть-чуть подстригать, ни голову, ни бороду, ни под мышками, ни в паху, ни на каким другом месте тела, если же ты провинишься, то должен пожертвовать 0,51 литра еды для бедняков Мекки, и это за один волос, за два — двойная норма, и хочу тебе сказать, сын мой, не растрачивай понапрасну свои знания, тебе нужно кормить себя и двух слуг. Смотри, египетские врачи, они-то алиф и баа не напишут за бесплатно. Ты что, стыдишься своих дел, раз не просишь оплаты? Что ты пытаешься доказать себе и нам? Уж лучше бы ты скрылся на гору, чтобы день и ночь молиться. Айва, айва, айва, ты должен начать на холме Сафа и направиться к Марве, и это расстояние надо пройти семь раз, полностью и ни шагом меньше, а если ты засомневаешься, сколько раз прошел, выбирай меньшее число, и декламируй благородный Коран, а когда достигнешь зеленой отметки посредине, то бери свои ноги в руки и беги несколько шагов до второй зеленой метки, я не понимаю, мой дорогой, твой слуга записал два фунта мяса, и ты спускаешь ему с рук, ты не призвал его к ответу. Куда это приведет? Разве ты не говоришь: да спасет нас Бог от греха расточительства. Айва, айва, айва, у тебя должно быть наготове семь камней, для первого столба, который ближе всего к мечети Аль-Каяф, и ты будешь кидать камни один за другим, ты должен как можно лучше целиться, а если не попадешь, то должен кидать еще раз, а когда закончишь, то перейдешь к следующему столбу. У тебя есть жена? Нет? Поистине, тогда ты должен купить себе рабыню, мой мальчик! Твое поведение неправильно, и мужчины будут говорить о тебе — каюсь и прибегаю к Богу — на самом-то деле у него распаляются глаза по женам других мусульман.

Так учил шейх Мохаммед своего ученика шейха Абдуллу, в передней комнате каирского вакалаха, но был готов, как громко и многократно объявил ему в конце встречи, последовать за ним повсюду, вплоть до темной стороны горы Каф.

Это только вопрос терпения, надо дать время языку, и он акклиматизируется, он будет вытягиваться и распрямляться под нёбные и гортанные, астматические звуки. Тело будет раскачиваться при возвышениях и понижениях текучей декламации. Правая рука будет заниматься тем, что правильно и чисто. Он будет пить сидя, тремя благодарными глотками. Касаться бороды при удивлении и размышлении. А всякая надежда, всякая мысль о будущем будет облечена в иншаллах. Он свыкнется, что он, по зрелому размышлению — пуштун, родившийся и выросший в Британской Индии и потому сроднившийся с хиндустани сильнее, чем с диалектами афганских предков. Он свыкся, это стало привычно, естественно. Как же далеко он продвинулся с тех пор, когда молодым студентом пытался самостоятельно разобраться в арабском письме, с гордостью демонстрируя испанцу, как бегло научился уже писать. Но вместо похвалы снискал насмешку, когда сеньор с одним из этих драпированных иберийских имен указал ему, что начинать строку вообще-то нужно справа. В Оксфорде не было занятий арабским языком, не было никакой альтернативы для латыни, исковерканной старичьем, не терпевшим ни единого слова поперек.

Гораздо труднее соответствовать ожиданиям в роли дервиша. От елейных речей нет никакой пользы. Столь же неподобающе выглядит сдержанное и обдуманное поведение. Он должен представать грубым и неотесанным, он — не верноподданный цивилизации, он презирает мелкие людские заботы, отрекшись от рационального порядка. Близость к Богу нельзя измерить на весах, пригодных для базара. После утренней молитвы он поет зикр, пока его самоотверженность не закипит, а его крики не впечатаются в сонные уши соседей. Кто встает ему на дороге, тому бросает он мрачный взгляд, полный скрытых угроз. Он не упускает возможности для гипноза послушных, а когда они теряют волю, то требует от них поступков, разоблачающих их смехотворность. Уроки дервиша болезненны для мелких умов и лавочников. Не ожидая долго, он возвращает загипнотизированного к обычной жизни и требует, чтобы тот прилюдно подтвердил свое доброе самочувствие. Исцеление должно уравновешивать магию.