Илия Троянов - Собиратель миров

— Хорошо. А у конца есть заголовок?

— «На корабле». Пишите: «На корабле». А ниже напишите: «Прибытие в страну фиренги».

— Это хорошо звучит.

— Вы будете делать столько же замечаний, как и ваш муж?

— Нет, все, теперь я молчу. Сами увидите, из моих губ не вылетит даже и вздоха.

— Судно называлось «Элиза», и я решил, что это погребальный корабль. Бёртон-сахиб выглядел очень плохо. Его тело было истощено, плечи согнулись, глаза ввалились, голос утратил полноту. Ему было дано разрешение вернуться домой. На поправку. Если он вообще мог поправиться. Да, я думал, что это погребальный корабль. И не один я. Какой-то его друг в Бомбее сказал ему: у тебя на лице написано, что твои дни сочтены. Послушай меня, отправляйся домой, чтобы умереть на родине. Едва мы вышли в открытое море, как вскоре попали в штиль. Вода была такая гладкая, Бёртон-сахиб сказал, что море — это кладбище волн. Я ухаживал за ним изо всех сил, я думал, что же мне делать в незнакомой стране, если мой господин умрет. Но мои заботы длились недолго. Поднялся ветер, и мы на полных парусах устремились с юго-востока в здоровые края. Бёртон-сахиб на удивление быстро поправился, мы еще не достигли страны ангреци, а он уже был как новенький. В эти дни мы были очень близки друг с другом, такого не было ни до ни после. Он признался мне, что случилось в Синдхе и почему он разыгрывал из себя больного, не зная, что вскоре действительно тяжело заболеет. Среди ангреци ходили слухи, что он посещает бордель, простите меня, где себя предлагали мужчины. Поговаривали, что Бёртон-сахиб был чересчур прилежен в своих расследованиях. И не только разведывал, но и пробовал. Его честь была задета. А начальники, которые знали правду, не стали его защищать. Они озлобились, когда не нашли в нем безоговорочной преданности. Я чувствовал его страдания как мои собственные. Ни разу в жизни я не был так близок к истинному состраданию к другому живому существу, которое от нас требуют наши святые учителя. Мы зашли в порт под названием Плимут, и наконец я ее увидел. Эту Англию. Я увидел сочную зелень и мягкие холмы вдалеке. А у пассажиров, прежде всего у тех, кто долго служил в жаре и в пустыне, у них глаза стали как стеклянные. Но уверен, что никто не открывал глаза так широко как я. Я и представить себе не мог, как прекрасна это страна, называемая Англией. Я повернулся к Бёртон-сахибу, и я до сих пор точно помню, что я сказал ему, слово в слово: «Что же вы за люди такие, ангреци, раз без нужды или принуждения покидаете этот рай, отправляясь в позабытую богом страну, подобную нашей».

Генерал перечитывал это донесение так часто, как никакое другое послание в своей жизни. Он искал выход, как оградить этого солдата от последствий исполнения им его обязанностей. Тот не только ступил на топкое место, обзывать которое «несколько неаппетитным» было предосудительной недооценкой; более того, он вскрыл то, чего не должно было существовать, и потому все негативное впечатление от данного происшествия падало лично на него. И, словно этого было мало, он вдобавок утаивал, по крайней мере, на письме, часть информации, ссылаясь на обещание перед туземцем. Ни к чему хорошему это привести не может. Макмурдо пожелал лично встретиться с этим Бёртоном, о котором уже слышал немало нелестного. Они вызвали лейтенанта в генеральский кабинет. Тот удивился явлению горстки высоких чинов. Генерал заговорил медленно. Он казался усталым.

— Майор Макмурдо желает продолжить ваши расследования, и для того ему нужно знать имена ваших информантов, а также имена офицеров, посещающих данное заведение.

— Имена наших офицеров я не могу вам предоставить, поскольку я их не знаю. При моем присутствии ни одного офицера в лупанарии не было. А имена моих информантов я не могу вам указать.

— Это почему?

— Потому что я дал мое слово.

— Это всего лишь туземцы.

— Я поклялся своей бородой и Кораном.

— Он еще шутит, боже мой, в такое неподходящее время.

— Я не могу нарушить клятву.

— Вы не можете говорить серьезно, солдат. Скажите нам, что это не так.

— Я говорю абсолютно серьезно, сэр.

— Получается, что обещание какому-то подлому туземцу значит для вас больше, чем безопасность нашей армии?

— Что касается безопасности нашей армии, то я для нее кое-что совершил, если мне позволено будет об этом напомнить, сэр, и я убежден, что и иным способом мы скоро сможем установить полную правду. Но я не могу предать доверие этого человека.