Илия Троянов - Собиратель миров

II Aum Yashaskaraaya namaha I Sarvavighnopashantaye namaha I Aum Ganeshaya namaha II

— Эти мийя уверяют, будто Мухаммед дал им божественный закон, однако вам нельзя спрашивать, почему там столько прорех, в этом их божественном законе. Поэтому им приходится заполнять дыры обычаями своей страны. Гляди, сейчас я опять буду их позорить — эти обычаи порой так отвратительны, что даже противоречат божественному закону.

— А как же иначе, это человеческие законы.

— Они ничего не чураются, подправляя святые истории. Куда это годится?

— Одного я не понимаю, если все, в чем замешаны мийя, такое бессмысленное, то как вы объясните, что Бёртон-сахиб, по вашим словам, человек образованный и больших знаний, так увлекся этой верой? Или все, чему он учился, что он делал, имело целью лишь успешное шпионство?

— Нет. Ему было по-настоящему интересно и по-настоящему нравилось. Это для меня загадка. Его учителя не выдерживали никакого сравнения с Упаничче-сахибом из Бароды. Он даже молился вместе с мийя, можешь представить? Гордый Бёртон-сахиб кланялся, вытирая пол коленями и лбом. Этому нет объяснения. Может, потому, что ему это удавалось без труда? Не думаю, что какой-то другой человек мог с такой легкостью перебраться в совершенно чужую жизнь. Он усваивал манеру поведения и мировоззрение людей, которые ему встречались. Безо всякого усилия. А иногда и сам того не понимал.

— Неужели у него не было собственных жизненных ценностей? Или законов, которым он следовал?

— Он подчинялся только своим собственным законам. То есть нет, огромную ценность для него имела верность. Он страшно возмущался, что ангреци, уезжая, бросают тех людей, которые раньше сражались на их стороне. Мы заслужили славу, часто ругался он, что выжимаем из человека все, пока он нам нужен, а потом выбрасываем вон, когда он потеряет для нас ценность. Раз союз заключен, его нужно придерживаться. Он бушевал. Нельзя бросать союзников на произвол судьбы, обрекать их на изгнание, нищету или даже пытки и смерть.

— Он осознал противоречия, в которых все мы живем, и назвал их по имени.

— Если он начинал что-то делать, то было возможно все.

— Он был как ветер в монсун.

— Поразительный. Часто абсолютно неожиданный. Иногда делал прямую противоположность того, к чему призывал. Мог смеяться над тем, что еще недавно объявлял святым.

— Расскажите, пожалуйста, какой-нибудь пример.

— По-моему, мы уже достаточно о нем говорили.

— Прошу вас, один-единственный пример.

— Когда мы были в Сехване, то рядом ангреци искали в земле сокровища, остатки лагеря Искандера Великого. Очень увлеченные и несколько наивные люди. Они чем-то рассердили Бёртон-сахиба. И тут началось. Я никогда не знал, что может вызвать его злость. Не прошло и недели, как местные мийя принялись продавать этим легковерным фальшивые древние монеты. Но однажды всем тем в лагере, кто упражнялся в остроумии над копателями, пришлось прикусить свои ядовитые языки. Им досталась прекрасная находка: глиняные черепки из древней, давно погибшей страны фиренги, которая звалась Этруск. Они пришли к нам в лагерь, чтобы продемонстрировать свой успех. Мне было так стыдно за них, так стыдно за Бёртон-сахиба, потому что он сам засунул в землю эти черепки перед восходом солнца.

— Ты при этом присутствовал?

— Нет, но я абсолютно уверен.

— Почему?

— У него была ваза, которая именно тогда исчезла. Его друг, Скотт-сахиб тоже подозревал его, но Бёртон-сахиб поклялся в своей невиновности. Он сам повсюду копался и вытаскивал на свет все возможное, не упуская возможности грубо потешаться над теми, кто разделял его страсть.

Никому не пришло бы в голову жалеть генерала, хотя он был наполовину калекой. Может, причиной было то, что он не знал удержу ни в похвалах, ни в порицаниях. На него нападали со всех сторон. И тем сильнее, чем дольше он царил в Синдхе. Задним числом оспаривались даже его успехи на поле брани. Все, кто сражались вместе с ним, безоговорочно поддерживали генерала, но многие, кто был знаком с боевыми действиями лишь в пересказе, спорили с его фактами вплоть до описания малейших деталей. Генерал владел эластичными правилами политической этики, но он не мог участвовать в подложной морали. Он не курил, не играл на деньги, не пил — почему вы вообще живете, хотел однажды спросить Бёртон, но проглотил вопрос — еще в молодые годы он заложил основание своей дурной репутации, когда лечил полкового ефрейтора от алкоголизма кнутом.